Астронавты. Пленники Сумитры
Шрифт:
— Это точно, — поддакнула она. — Только сейчас-то толку об этом говорить?
Охранник помотал головой. Взял ее за стальную руку.
— Сейчас-то как раз и надо говорить, — тихо сказал он. — У меня сердце не на месте. Как-то все одно к одному подобралось: опять и поселенцы, и Рашид, и Троянец… История повторяется.
Они сидели и молчали. Время от времени охранник включал фонарик и прорезал им темноту. Никого. Они были в грузовом доке одни.
— В какой-то мере я понимаю Йоса, — признался дядя Фима. — С собственным Троянцем нам бы сейчас сам черт был не брат. Отказала Земля —
Бой-Баба почувствовала сомнение в его голосе.
— Что — но?
Дядя Фима хмыкнул в темноте:
— Как-то уж очень он к Троянцу рвется. И ни слова о поселенцах. Что он собирается с ними делать, заняв Троянца, вот вопрос.
А ведь он прав, подумала Бой-Баба. Йос ни разу ничего об этом не сказал. Со штурмана станется выкинуть зараженных голышом на мороз.
— Поэтому Майер и не хочет возвращаться на планету, — сказала она про себя.
— Ага, — охранник повернулся к ней. — А если нам удастся починить отражатель и повернуть назад на базу — Йос сможет посадить корабль? Один?
Бой-Баба покачала головой. Ответ на этот вопрос она знала хорошо. После аварии им с Живых пришлось вести корабль обратно вдвоем.
— Не сможет. Нужно как минимум два пилота. Или Йос с Майером, или я с Живых. Живых ведь штурманом у меня был, — призналась она.
— Значит, и Майер не может один посадить? — спросил дядя Фима. — Даже он, такой ас?
— Не сможет, — подтвердила она. — А что?
— Да нет, так, — уклончиво ответил охранник. — Мысль тут одна. Я ее еще продумаю.
Они посидели. Подумали. Наконец охранник кашлянул:
— Только об этом разговоре никому, поняла?
Бой-Баба не ответила.
— Но Рашид… — проговорила она. — Я никак не могла понять, зачем Майер взял врачом безграмотного шарлатана.
Дядя Фима покачал головой:
— Не суди о людях по первому впечатлению. Наш мошенник с купленным дипломом и коллекцией порнографии в чемодане — один из самых осторожных и молчаливых людей в этом бизнесе. Скажу тебе по секрету, — дядя Фима полоснул фонариком по стенам и понизил голос, — ты думаешь, это Майер меня к себе в этот рейс позвал? Нет, красивая, — это я так сделал, чтоб он меня позвал… потому что сердце у меня в этот раз не на месте…
— Почему? — тупо спросила Бой-Баба.
Дядя Фима вздохнул и выключил фонарик.
— Если б я это знал, золотая… Если бы я это знал…
Бой-Баба поругалась с Тадефи у мусоросборника.
И вроде повода-то и не было. Наоборот. Тадефи ходила снулая, и Бой-Баба старалась без причины ее не трогать. Но тут была причина: четверг на корабле Майера был днем утилизации, и капитан строго требовал с экипажа его соблюдения. А падала вся эта утилизация, естественно, на плечи техперсонала.
Бой-Баба все же не рискнула стучать в дверь отсека Тадефи, а вызвала ту по переговорнику. Голос в динамике был сонный и усталый.
— Не спеши, приходи, когда сможешь, — сказала ей Бой-Баба и пошла отлаживать мусоросборник.
Агрегат этот на «Голландце» занимал целый блок. На подготовку к утилизации уходила неделя: через стоки в мусоросборник сбрасывались отбросы и одноразовая посуда из буфета, пыль и грязь из труб пылесосов, отходы жизнедеятельности. По четвергам мусоросборник включался и начинал цепь химических реакций. Что поддавалось переработке, то возвращалось в систему жизнедеятельности
Но вчера Майер вызвал Бой-Бабу и приказал в связи с чрезвычайной ситуацией перепрограммировать систему очистки. Отныне все органические остатки («Все остатки, вы меня понимаете?») требовалось подвергать утилизации и вторично использовать в пищу. Не сразу, конечно, но капитан потребовал создать запасы восстановленных органических веществ на тот случай, если продукты питания на складе подойдут к концу слишком быстро.
Бой-Баба не возражала. В ее первую экспедицию, когда по молодости и по глупости они сошли с курса — долго рассказывать, — она уже отведала «восстановленных органических веществ». По виду они походили на брикетики сухого корма для кошек, а по вкусу и хрусткости — на рисовые галеты. Авитаминоз им всем тогда был обеспечен, и зубы у всех шатались еще с год после того, как легендарный капитан Тео Майер спас их развалюху из вечного дрейфа.
Вот тогда они с Майером и познакомились.
Тадефи появилась в дверях, когда Бой-Баба вбивала в мусоросборник последние команды. Кожа марокканки нездорово побледнела, и на небритой голове пробивался белобрысый, светлее кожи, ежик. Глаза опухли, как будто девушка всю ночь проплакала. Она отворачивала голову и старалась не встречаться взглядом с Бой-Бабой. Порезанная рука была залеплена кусочком пластыря.
— Ты нормально? — Бой-Баба развернула девушку за плечи, всмотрелась ей в глаза. — Что стряслось-то?
Та покачала головой:
— Давай работать.
Вдвоем они разошлись по отсекам и принялись за уборку, вставив шланги пылесосов в круглые стенные разъемы. Постепенно, наводя порядок, добрались до отсека Живых.
— Иди ты, — буркнула Тадефи. — Я не пойду. У меня тут дел много.
Ах вот оно что! Бой-Баба пожала плечами и энергично вгрызлась в ковер в отсеке Живых.
До того, как экс-капитан попала в тюрьму, она редко задумывалась о том, как ее штурман проводит время вне полетов. У всего экипажа были какие-то личные истории, страдания, все плакались друг другу в жилетку, и они с Живых не были исключением. Но он всегда отделял работу от личной жизни. И вот — Тадефи. Очень милая девочка. Он русский, она марокканка — по законам генетики дети должны получиться очень красивые. Когда Бой-Баба оформляла документы в Голландии перед стартом, она видела много детей от браков голландцев с индонезийцами. Невозможно было отвести взгляда от этих инопланетно красивых детей, смуглых и белокурых, с ярко-синими раскосыми глазами.
— Тадефи, — окликнула Бой-Баба сквозь мурлыканье пылесоса, — а ты детей любишь?
Та просунула голову в отсек. Ее золотая кожа горела румянцем от работы, но прозрачные зеленые глаза смотрели печально.
— Люблю, — кивнула она и перехватила поудобней в руке тряпку. — Очень. А ты?
Бой-Баба не ожидала вопроса. Хмыкнула. О детях ей теперь было незачем думать.
— Детей-то? — переспросила она. — Обожаю! Особенно если с лучком и картошечкой… — она развела оплетенные сталью руки в стороны и кровожадно сверкнула искусственным глазом.