Астроном
Шрифт:
Во всяком деле нужен навык, Миша помнил свои первые, неудачные опыты с неподатливой печкой. То огонь никак не разгорался, то впитавшие сырость осенних дождей полешки начинали плакать, да так обильно, что уже вполне разошедшееся пламя шипело и гасло. Сейчас он проходил все стадии на автопилоте: руки сами мяли газету, складывали хитрой фигурой расщепку, чтобы она сразу занялась, запылала от первой спички. Можно, конечно, плеснуть на дрова керосину, и дело с концом, но керосин – удел дилетантов, настоящий художник работает чисто, без вспомогательных средств. Да и вонь от керосина долго держится, портит атмосферу.
Пылающие
Он поднялся на чердак. Теплая труба наводнила его мастерскую теплом, скоро оно исчезнет; час, другой и сидеть тут станет невозможным. Но пока спина опирается на горячие кирпичи, а на коленях распахнут дневник деда, можно оторваться от серого сумрака за окошком и перенестись в другое время и на другую землю.
7 сентября
Вчера японцы начали штурм Высокой. Если ее захватят, то порт и город окажутся беззащитными перед огнем их орудий. Сегодня был первый обстрел, и наши укрепления держатся отлично.
Черный дым от лиддитовых снарядов и белые облака шрапнели полностью накрыли вершину. Она дымилась и дрожала, словно гора Синай во время получения Торы. Казалось, что из этого ада выйти живым невозможно. Бомбардировка продолжалась около двух часов, затем несколько рот японской пехоты пошли в атаку. Казалось, в укреплениях не осталось ни одного живого человека, но когда японские цепи приблизились, их встретили дружными залпами, и атака была отбита с легкостью. На склоне горы остались десятки трупов японских солдат.
Но радоваться было рано, спустя несколько минут бомбардировка возобновилась с прежней яростью. Наши батареи отвечали, ведя перекидной огонь через гору, но эффективность их огня оставляла желать лучшего.
И тут произошло некое событие, на описании которого я хочу остановиться подробнее. Два месяца назад к Михаилу Ивановичу обратился подпоручик Драгунский. Он прибыл в Порт-Артур для постройки воздушного шара, с помощью которого предполагалось вести координацию артиллерийской стрельбы. Все материалы для постройки плыли на пароходе «Манчжурия», пытавшемся прорвать блокаду и потопленном японскими миноносками. Подпоручик просил Михаила Ивановича посодействовать с организацией новых материалов, и мне пришлось немало побегать по Артуру, разнося письма Лилье в разные инстанции. В конце-концов все необходимое было получено, и Драгунский приступил к работе.
И вот, посреди обстрела Высокой, с нашей стороны начал медленно подниматься огромный шар, раскрашенный в цвета российского флага. Под шаром висела корзина, в которой можно было разглядеть фигуру наблюдателя. Место подъема располагалось довольно далеко от передовых позиций, с тем, чтобы японские стрелки не могли повредить оболочку шара из винтовок. Как потом выяснилось, на первый раз в качестве
Шар поднялся очень высоко, с землей его связывала веревка, не дающая ему улететь по воле ветра. По этой же веревке подпоручик спускал деревянные баклажки, с вложенными в них листами бумаги, содержащие подробное описание японских диспозиций. Спустя час огонь наших батарей сделался настолько эффективным, что японская бомбардировка стала понемногу затихать, пока не прекратилась совсем.
Шар висел над Высокой до самого вечера и когда потянувшиеся с моря облака проплывали рядом с ним, я мог наблюдать удивительную картину. До сих пор не понимаю, было ли увиденное мною обманом зрения, или галлюцинацией, вызванной усталостью от нахождения в непосредственной близости к обстреливаемым позициям.
В одном из облаков я совершенно явственно разглядел дракона. Он лежал весь черный, вытянувшись наподобие тучи. Кончик его хвоста свешивался наружу, я схватил бинокль и дрожащими руками навел на дракона, но он, словно почувствовав мой взгляд, отодвинулся вглубь облака и скрылся от взоров. Около получаса я не опускал бинокль, стараясь разглядеть его в глубине облаков, но не сумел.
Вечером я рассказал этот случай Лилье. Тот усмехнулся, снисходительно потрепал меня по плечу, и заключил, что в ешиве меня перепичкали всякого рода небылицами, и если бы я получил образование в университете, то подобного рода бредни отскочили бы от моей головы, точно японская шрапнель от наших укреплений на Высокой. Мы пошли спать, но черный зубчатый хвост дракона, свешивающийся из облака, стоял перед моими глазами, мешая заснуть.
Сегодня 7 сентября, вернувшись на позиции возле Высокой, я с нетерпением ожидал повторного появления воздушного шара. Японцы молчали, как видно приводя в порядок поврежденные нашим огнем батареи. Видимо, они переносили их на другие позиции.
Около десяти утра бомбардировка началась. Я вертел головой во все стороны, рассчитывая увидеть поднимающийся шар, но он так и не поднялся над позициями. Осмелевшие японцы буквально засыпали гору снарядами, наши батареи отвечали им вяло и редко. После полудня в дело включились японские канонерки, стоявшие в Малой Голубиной бухте, но на этот раз весьма неудачно: снаряды не долетали и ложились у подошвы горы. Им ответили «Ретвизан» и «Пересвет» и скоро поднялся такой рев, что невозможно было расслышать звуки разрывов от падающих на гору снарядов. Прав был поэт, упоминая один протяжный вой, в который сливаются залпы тысячи орудий.
Вернувшись домой, я поинтересовался у Михаила Ивановича почему сегодня воздушный шар не продолжил разведку японских позиций.
– С подпоручиком Драгунским приключилась странная история, – ответил Лилье. – Спустить шар должны были по условному сигналу, но Драгунский его так и не подал. В течение дня все были уверены, будто он наблюдает за японцами, но когда наступил вечер и сигнала не последовало, решили, что стряслось нехорошее. Шар затянули обратно на землю. Драгунский сидел, забившись в углу корзины, бледный, с трясущимися губами. На вопросы он не отвечал и все время крестился. Очевидно, столь долгое пребывание на воздухе дурно повлияло на его рассудок. Подпоручика отправили в лазарет, а утром, шальной японский снаряд угодил прямо в шар и разорвал его на куски.