Астровитянка
Шрифт:
— Да, мисс Гринвич?
— Когда госпиталь принимает на лечение пациентов, берёт ли он ответственность за их безопасность?
— Конечно, на это расходуется часть платы за пребывание в госпитале.
— Представляют ли предмет для иска к госпиталю мои вчерашние ранения и сегодняшнее нападение начальника безопасности госпиталя на меня и Джерри?
— Ещё бы! И на очень значительную сумму.
— Не могли бы вы вступить в переговоры с госпиталем? Если они разрешат мне остаться здесь на ближайшие месяцы, то я не буду возбуждать иск против них. Аналогичное условие — для Джерри. Если же они заупрямятся, то, пожалуйста,
— Всё будет сделано, мисс Гринвич, — заверил её адвокат Дименс.
— Мисс Гринвич, пожалуйста! — в ужасе залепетал побледневший временный директор, совершенно растерявший свою былую решительность. — Я готов предложить вам самые…
— Говорите с моим адвокатом, я очень устала… — Голос Никки сорвался, она развернула кресло и двинулась на другой конец комнаты к Большой Терезе.
Джерри исчез, вероятно, второй врач увёл его лечить раны. Подъехав к Терезе, лицо которой выражало трудноописуемую смесь расстроенности и ярости, Никки жалобно прошептала:
— Тереза, у меня рана под лопаткой открылась… вся спина в крови… И ещё я растянула правую руку… очень болит…
И грозная Большая Тереза охнула и захлопотала над ней, как наседка над своим цыплёнком.
Глава 4
Планета крылатых людей
Утром Джерри встретил Никки на пороге её комнаты. Его лицо украшали огромный синяк на щеке и сильно рассечённая бровь, на которую были наложены пластиковые стяжки. Но в глазах Джерри появилось новое выражение: вместо тоски там поселился вызов. Никки внимательно посмотрела на него и сказала:
— Ты вчера был как лев! Спасибо, ты один храбро встал на мою защиту.
Джерри покраснел и сердито пробормотал:
— Всё равно у меня ничего не получилось…
— Наклонись ко мне, — попросила сидящая в кресле Никки, и, когда Джерри недоуменно склонился, она ласково поцеловала его в избитую щёку.
Мальчик быстро выпрямился — алый как мак.
— У тебя получилось, — уверенно и как ни в чём не бывало продолжила Никки. — Ты задержал его и дал мне время сконцентрироваться. А когда я увидела, КАК он тебя ударил, я стала… берсерком. Если бы не коляска, я бы разорвала эту свинью…
— Так это… ты его? — спросил потрясённый Джерри. — Я, признаться, когда улетел, уже… кхм… не следил за ситуацией.
— Я ослепила его струёй воды и ударила в шоковую точку, — кивнула Никки, — растянув правую руку и порвав швы под лопаткой. Уже потом его шокнули полицейские. Вроде никто не заметил моего удара — ну и славненько. Поехали завтракать.
Джерри, избитый, но почему-то счастливый, сидел за столом вместе с Никки, а больное население вокруг них шумело, разглядывало их во все глаза и обсуждало арест начальника безопасности и последние происшествия. Никогда ещё пропахшая лекарствами скучная атмосфера госпиталя не была так наэлектризована новостями и слухами. Если бы Тона знала, что тут творится, она сломала бы себе что-нибудь ещё, лишь бы снова попасть в такую гущу событий.
После завтрака Джерри и Никки пошли от озера вверх по ручью — подальше от чужих глаз и ушей. Тропинка вилась между деревьями и цветущими кустами, забегая на сочные
Лунный день длился две земные недели, столько же занимала лунная ночь. Но люди на спутнике Земли жили по привычному земному календарю, поэтому купола затенялись на восемь часов, имитируя обычную ночь, и снова светлели искусственным рассветом, оставаясь прозрачными шестнадцать часов подряд. Сегодня было редкое утро — настоящий лунный рассвет совпал с началом календарного дня. Поэтому все, кто мог ходить, спешили погреться на солнышке, которое две недели заменялось купольными лампами.
Метров через пятьдесят тропинка выбежала к совсем уж крохотному озеру, из которого и вытекал ручей. Небольшой холм на противоположном берегу озерца бугрился мшистыми валунами, живописно разбросанными среди зарослей кустарников и низких деревьев. С отвесной двухметровой скалы медленно струился водопад, и по озеру гуляли неспешные волны и солнечные блики. Пахло водой и травой. К уютному плеску водопада примешивалось гортанное скрипение невидимой лягушки. Время от времени в общую звуковую гамму вплетались ещё какие то мелодичные звуки — пение другого вида лягушек, или птиц, или цикад.
— Как тут здорово! — воскликнула Никки. — Теперь моя оранжерея кажется маленькой и даже смешной, а ведь она для меня была — полмира… Я там отдыхала, загорала, купалась, ловила рыбу, собирала урожай, возилась с рассадой — миллион дел и развлечений! Оказывается, я владела всего лишь теплицей…
— Ты ещё Землю не видела, — улыбнулся Джерри, — потом тебе и этот парк покажется клумбой.
— Расскажи о Земле! — загорелись синие глаза Никки.
— Не-ет, — протянул Джерри, — сначала ты мне всё расскажи. Во-первых, я ничего не понимаю, где ты нахваталась всего этого…
— Чего — этого?
— Ну… такой рассудительности. Как ты вела себя у директора! Ты выглядела невероятно крутой! Я не мог узнать тебя.
— Хм… знаешь, на астероиде у меня было мало развлечений. Набор старых книг и фильмов у Робби — это всё, что оказалось у меня в наличии. Почти все литературные и кинофайлы Робби потерял при аварии — у него осталась часть античных текстов и какое-то количество книг девятнадцатого и двадцатого веков.
Глаза Никки мечтательно прищурились.
— Но зато — какие это оказались книги! Марк Твен, Булгаков, Жюль Верн, приключения Шерлока Холмса, истории адвоката Перри Мейсона, а уж книги Рекса Стаута про сыщиков Ниро Вульфа и Арчи Гудвина я знаю почти наизусть! Часто, когда я спорила с Робби о чём-нибудь, то делала вид, что я — Ниро Вульф, и пыталась его припереть к стене логическими доводами, но этот старый абак — крепкий орешек, верно, Робби?
— Ну, несколько раз тебе удалось меня переубедить, — донёсся голос Робби из рюкзака, — и это очень неплохое достижение.
— Думаю, что да. Каждый человек растёт как личность, вбирая что-то из поведения окружающих и из поступков героев фильмов и книг. Я часто замечаю, что подражаю кому-то из своих любимых персонажей. Это даже раздражает — чувствуешь свою вторичность. Думаю, с возрастом это пройдёт и всё сплавится в единую личность, если до этого — хе-хе — её никто не пристукнет!
— И что?