Атака неудачника
Шрифт:
Но этих заблудившихся демонов ещё можно уничтожить, наслав на них антиподов или — если нет у демона антипода — лично вступив в рукопашную. Но ведь есть ещё (немного их, но они есть) и, так называемые, наказанные демоны, те демоны, которые по той или иной причине лишились возможности вернуться в Запредельное. Этих развоплотить в принципе невозможно (ведь развоплотить — это и значит навечно отправить в Запредельное), этих только по хвостам бить можно, устраняя по ходу дела последствия их деяний.
А кроме наказанных есть ещё Отверженный. Он же: Многоликий, Падший, Тысячеискусный Изобразитель, Творец
Предаваясь размышлениям о природе демонов во всём их многообразии, я выехал из города и как-то незаметно для себя добрался до развилки Оглоблино-Смирновщина, где на обочинах крестьяне местных деревень устроили по случаю хорошей погоды импровизированный базар. Был бы я чуваком хозяйственным, обязательно бы притормозил и затарился плодами нынешнего богатого урожая. А торговали тут всяким: огурцами-помидорами, кабачками-патиссонами, зеленью всякой и картошкой различных сортов. Ну и, конечно, ягодой садовой и лесной: малиной, крыжовником, смородиной, земляникой, брусникой. А ещё грибами шла бойкая торговля. Когда я увидел вёдра с бравыми рыжиками, груздями и опятами в ассортименте, мысль моя совершила сложный манёвр, вспомнился вдруг дядя Миша, а следом почему-то — Лера. В груди заныло, и я решил, что нужно срочно позвонить Ашгарру. Начал вызывать номер из записной книжки, но тут поэт сам вышел на меня. Почуял, видать, всплеск неизбывной тревоги.
— Как дела? — спросил я.
— Есть проблема, — ответил Ашгарр. — Часа три во дворе «хонда» серебристая стоит с тонированными стёклами. Двое из неё выходили. По виду — дикие. Что делать?
— Ничего не делать. Хоть и дикие, а без спроса порог не переступят, так что наплюй. Скажи лучше, как там Лера.
— Пока в порядке. Тьфу-тьфу-тьфу.
— Чем занимается?
— Наводит порядок в книжном шкафу.
Я удивился:
— Серьёзно?
— Вполне, — подтвердил поэт.
Сообразив, что не он не шутит, я предупредил:
— Если решит навести порядок у меня, сразу бей по рукам.
— Разве у тебя там можно навести порядок? — съязвил Ашгарр.
— Возможно, порядок и нельзя, а вот хаос можно.
— У тебя там и так хаос.
— То мой хаос, он мне по душе. Чужой хаос мне без надобности.
— Ладно, Ашгарр, не бойся. Не допущу вторжения.
— Спасибо, чувак. Сам-то чем занимаешься?
— Чем обязался заниматься, тем и занимаюсь. Слежу за Лерой, а параллельно рассказ вымучиваю.
— Про девушку и дракона?
— Ну.
— И как? Много написал?
— Много. Первую фразу.
Ответ поэта был полон самоиронии, но я сделал вид, ничего такого не услышал, и поддержал его морально:
— Как сказал товарищ Аристотель, начало есть более чем половина всего.
— Возможно, —
Ничего не оставалось, как сказать:
— Угу, валяй.
Выдержав небольшую паузу, чтоб отделить жизнь от искусства, Ашгарр произнёс витиеватую фразу в том вычурном стиле, который Владимир Владимирович Набоков однажды самокритично обозвал «мороженой клубникой». И не дав мне ни секунды времени перевести на нормальный язык то, что я только что услышал, попросил дать оценку:
— Ну как? Не слишком мармеладно?
Обижать его не хотелось. Художника любой обидеть может, зачем же вкладывать в это дурное дело свои пять копеек? Поэтому от критики воздержался я и ответил так:
— Хичкок великий и ужасный утверждал, что кино — не кусок жизни, а кусок торта. Думаю, эту мысль можно отнести и к изящной словесности. Так что — угу. В смысле — потянет.
— Да-а-а, — протянул Ашгарр. — Вывернулся. Тем не менее, спасибо тебе, камрад, на добром слове.
— Кушайте на здоровье.
На этом я хотел распрощаться, но тут поэт сам пустился в расспросы:
— Ты-то там как?
— В порядке, — коротко ответил я.
— Тебя-то самого вампиры не пасут?
— Пока не чую.
— На каком этапе находишься?
— Качу в Оглоблино, господина Бабенко хочу допросить.
— Бабенко… — Ашгарр задумался. — А-а, вспомнил. Это тот самый товарищ из журнала. А в качестве кого ты собираешься его допросить?
— Не знаю пока, — честно ответил я. — Может, в качестве свидетеля, может, в качестве пособника. Определюсь на месте. Хотя, честно говоря, полагаю, что товарищ вовсе не при делах. Скорее всего, его именем, а может, даже и обликом воспользовался какой-нибудь тёмный гад. Причём, как тут мне умные люди подсказали, гад весьма и весьма высоко ранга. Не ниже первого.
— Кто подсказал?
— Молотобойцы.
— Пересёкся?
— Только что принял участие в их боевой операции.
Шокированный Ашгарр несколько секунд молчал, а потом не преминул высказать своё фи:
— Скажи, Хонгль, тебе больше делать, что ли, нечего?
— Ребёнок был в опасности, — сказал я в своё оправдание. — Пришлось вписаться.
— Ну и как? Спас?
— Спас. А по ходу дела Силой малёха разжился.
— Ну-ну, — скептически хмыкнул Ашгарр.
— Понимаю природу твоего скептицизма, — заметил я, — но ты ведь знаешь людей. Умеют устроить так, что нелюди добровольно начинают им боеприпасы подтаскивать. Хитрецы.
— Да, лисы ещё те, — согласился поэт. И, будучи, как все творцы, натурой противоречивой, тут же и возразил себе и мне (что в нашем случае, впрочем, одно и то же): — А вообще-то, люди, Хонгль, они разные. Вон подглядываю сейчас в щёлочку за Лерой, смотрю на мордашку её увлечённую, и полагаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будет она ничего подлого по отношению к другим устраивать. Чистая душа. Чистейшая.
— Угу, чистейшая. Пока не ведает ничего. А вот однажды станет ведьмой… Впрочем, согласен: люди, они разные. И, по моим многолетним наблюдениям, делятся на две категории. На тех, кто слышит в известной песне Саруханова «скрип колеса», и на тех, кто полагает, что поёт он «скрипка-лиса». Первые — романтичные прагматики, вторые — прагматичные романтики.