Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
– А чего у вас тут? — спросил казак Скуня, показывая на плавающего у берега зарубленного Ахмета.
Ермак вложил саблю в ножны.
— Вот тебе мой сказ, — повернулся он к Кольцу. — Вздумаешь самовольничать — повешу! Не посмотрю, что ты атаман. Так что — не гневи Бога! Либо ты в полной моей власти и в полной покорности, либо — ступай со своими ушкуйниками на все четыре стороны!
Струги вытянули бечевой назад в Чусовую, быстро сплавились до Серебрянки и повернули на новую дорогу.
— А энти-то, воровские, за нами плывут, — сказал
— Куды они денутся! — сказал Старец. — Ох, хватанем мы с ними лиха…
— Авось, перемелется — мука будет, — сказал Ермак. — Ахметку жалко.
На первой стоянке приказал казакам вместе с Кольцом идти вперед, вызнать дорогу не меньше чем на тридцать верст в округе и по возможности захватить языка.
Приказывал Ермак тоном, не допускающим возражений, но так, будто ничего не произошло, — не корил, не попрекал…
Кольцовцы безропотно полезли по горам. Вольные казаки поплевывали под ноги, глядя им вслед…
— И без них нельзя! — словно читая мысли товарищей, по-татарски сказал Ясырь.
— Да, — подтвердил старый казак Сусар. — Без голутвы воевать будет некем. Оскудеем людьми в момент.
Тем временем река вроде бы сошла на нет. Струги ползли по дну, благо дно было песчаным. Так протащили за сутки версты три. Теперь струги тянули близко друг к другу.
Исхитрились на ночь заваливать реку позади стругов, ставить паруса поперек течения. Вода подымалась, и тянули вверх саженей на сто.
К исходу второго дня вернулся Кольцо. Исцарапанный, опухший от гнуса и комаров, но веселый.
— Ну, батька, — сказал он Ермаку. — Есть волок! Можно пройти недалеко! Наверх версты три, опосля в речушку — должно, это Баранчук и есть, а уж оттуда на спуск пойдет — сток, значит.
Струги волокли днем и ночью. Сильно донимала мошка. Поэтому жгли гнилье, мазались дегтем. Грязные, черные, тянули из последних сил. Валки не помогали — вязли в песке. А как пошло в гору, так от них только вред стал.
— Ну что, ребятушки, — сказал Ермак, когда струги встали окончательно. — Разгружайте да все на волокушах перетаскивайте. А струги на плечи брать надо!
Адская была работа. Подведя канаты под днища стругов, впрягались в лямки на их концах и, валясь набок, приподнимали струги на аршин над землей. Так и волокли, облепив струг, будто муравьи. Тащили вроде пять дней. А может, семь… Сбились со счету.
Когда принялись за последние грузовые струги, то и сдвинуть их не смогли.
— Шабаш! — решили в один голос. — Бросаем их тута. Время не терпит. А силов тащить их нету.
Разгрузили. Потянули грузы под гору. Стругам под днища валили лапник, а уж как в исток Туры вышли, вроде совсем легко стало. На одном дыхании дотянули суда до воды в пол-аршина, когда закачались они на мелких волнах.
День отлеживались. Спали вповалку.
Один только неугомонный Старец со старыми казаками вернулся и за день срубил часовню не часовню, башенку не башенку… Знак.
— Коккен, — сказал немногословный немец-пушкарь. — Смотреть.
— Кукуй! —
Отмылись с песочком, горячим кулешом отъелись. Стали посмеиваться…
— Проворонил нас Кучумка.
Кольцо так и ляпнул: «Проворонил!» — когда собрались атаманы малый совет держать.
— Нет! — сказал Ермак. — Это вряд ли! Алей за Камнем. Взять ему нас нечем.
— Верно! — согласился Мещеряк. — Ежели, скажем, татары наши до него добежали и про нас донесли, то от Кучума вестник никак до Чердыни добраться не мог, хоть бы и на крыльях летел. А уж даже если ветром каким его туды перенесло, так рать быстро не возвернешь.
— Нет у Кучума здеся войска! — сказал Ермак. — Мы его покамест перехитрили и обманули. Но это — пока что. Поспешать надоть, ребятушки. Ты через Дон по первому льду никогда не бегал? — спросил он Мещеряка. — Помнишь, как там? Бежишь, а за тобой лед проваливается… Кто стал — пропал! Вот и мы так-то! Поспешай, ребятушки!
Потому и гребли без отдыха! Спали, сидя на стругах, благо река становилась все шире и полноводней. Да и сплавлялись теперь вниз по течению.
Только удивительно было, что еще не попалось пока что ни людей, ни жилья… Будто места были совсем людьми незнаемые.
Совпало сказочное бабье лето и с выходом стругов из волока. Теплое, почти летнее солнце осветило такую красоту, такие дали, что казаки на стругах перестали даже говорить о походе, о боях…
Молча, пораженные открывавшейся за каждым попоротом красотой, сидели они на стругах. Сибирь распахнула перед ними ослепительную цветастую шаль своей осени.
Малиновые, желтые, белые осыпи были покрыты сказочным лесом и наполнены тишиной. В синей воде, такой чистой, что виднелись камни на дне, тенями проходили рыбы. Лоси переплывали реку, и казаки не решались стрелять в них, — так прекрасна была тишина и красота этой новой незнаемой земли. Даже не пели…
Вот оно — Беловодье! Вот они — Золотые горы! Потянули за стругами переметы, и сразу пошла такая рыба, что не успевали с крючков снимать.
О чем думал Ермак, лежа на носу струга, — неведомо. Не хотелось думать ни о Кучуме, ни об Алее… Может быть, впервые за много лет в душу пришел покой…
Передний струг, незаметно для себя, выплыл далеко вперед за несколько речных поворотов.
— Погодить надо! — сказал кормчий.
Река несла быстрые воды, и подождать на воде было невозможно. Причалили к длинному песчаному берегу. Развели костерок. Кто-то разделся, ополоснулся в реке и подставил спину теплому солнышку, кто-то затеял постирушку, развесил порты прямо на весле по-над бортом струга.