Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Карачин-остров
Ермак впал в странное полузабытье. Сказалось перенапряжение. Собственно, с того времени как поскакал он из Москвы во Псков за телом Черкашенина, роздыха не было ни на минуту. Без малого год и пять тысяч верст за спиной. Бои с Баторием, Шадрой, Алеем, а теперь вот с Кучумом… Напряжение не только физическое — греб и тащил струги атаман наравне со всеми, наравне со всеми стоял в сече, — но и напряжение душевное…
Ермаку
Ермак помнил, что просыпался, поднимал голову, но сил было мало, и он опять не то засыпал, не то проваливался в беспамятство.
Когда он проснулся, то не сразу понял, где находится. И только спустя несколько секунд сообразил, что лежит на носу струга, укутанный мехами, а на лицо ему падают снежинки.
— Вот те и Пермское воеводство! — крякнул он, поднимаясь и садясь на лавку. Струги стояли, причаленные к большому острову. По всему берегу копошились казаки — тащили со стругов всякую рухлядишку за насыпные валы с рублеными башнями по углам.
— Ну что, батька, очухался? — спросил, наклоняясь к нему, Мещеряк. — А мы уж думали, ты помер. Двое суток спишь!
— Ух ты! — не поверил Ермак. — Двое суток, и не чую!
— То-то и оно. Вишь, зима пала! Придется тут зимовать — назад не выгрести. Да не сомневайся! Припасу хватит. И тут еще много чего надыбали!
— А что это?
— Карачин-остров! Тут от Сибири-города верст с десять. Хорошее место. Тут и зимовать решили. Ты уж не серчай — спал ты так, что тебя не добудиться было.
— Да… — сказал Ермак, потягиваясь. — Видать, совсем я состарился! Вишь, как сном сморило.
— Это с устатку! С устатку… — утешал Мещеряк.
По всему острову, отсеченному широкой рекою, казаки копали землянки, волокли бревна, насыпали дерновые крыши — как веками это делали в степи, хоронясь от лютых морозов и ветров.
Печники складывали в уже отрытых землянках очаги. Плотники ставили амбары для припасов и мягкой рухляди, поновляли кое-какие строения, бывшие на острове: мельницу, кузню…
Рыжий немец ходил по валу и показывал, куда ставить пушки, как прикрывать их навесами от непогоды.
— Покуда так поставим, а успеем до морозов больших, поставим и в срубы, а не то на башни их поместим .
— Морозы вдарят, — сказал Мещеряк, — валы водой польем: такую крепость наморозим — ни в жизнь никому не взять.
— Ну, зимовать так зимовать! — сказал Ермак. — Не впервой! Небось перезимуем!
Ермака встречали как больного после выздоровления .
— Ну что, отоспался? спросил Старец. — Вона как силы-то из тебя ушли.
— Впервой со мной такое! — сказал Ермак. — Старею!
— Да полно тебе каркать:
За кузней, где уже звенели молоты и тяжко вздыхал горн, стояли пять гробов со снятыми крышками.
— Вот! — сказал Старец. — Сих безымянных благодари, что у басурман пушки не стреляли.
— Пушки оказались заклепаны! — сказал подошедший рыжий немец. — А они на цепях у наковален сидели, там их и зарезали. У одного под наковальней свинец спрятан, чтобы пищали заклепывать.
Пять русских мужиков, покойно скрестив руки на груди, подняв к небу бородатые лица, спали вечным сном. Что прошли они? Откуда вывели их с арканом на шеях? Сколько ждали они своих? Неведомо.
— Сколь тут еще таких-то скитается? — снимая шапку, спросил Ермак.
— Да, наверно, немного! — сказал Старец. — По улусам они не надобны, а Сибирь-город да вот Кара-чин-остров тут один… Русских и других пленников дале, в Бухару гонят…
— Гнали, — сказал Ермак, надевая шапку. — Гнали. А боле гнать не будут! И рабства здесь никогда не будет! Никогда!
— Надо их схоронить да часовню над ими поставить! — сказал Старец.
— Оно верно будет.
— Надо, — согласились все атаманы, незаметно подошедшие к Ермаку.
Снег шел все гуще. Но земля еще не была схвачена морозом, и казаки копали землю легко. На берегу разбирали по бревнышку плоты, на которых сплавляли припасы аж от самого Камня, когда стругов не хватило, а новые рубить было недосуг. Из бревен срубили ряжи и вкапывали в землю. На другом берегу реки к воде возили бревна какой-то старой, ненужной башни.
— Письменные у нас казаки-то ведь есть? — спросил Ермак.
— Как не быть! Всякие есть, — ответил Пан. — Вон, которые иноземцы, так и по-своему писать могут.
— Эй, пушкарь, — позвал Ермак рыжего немца.
— Я здесь, атаман! — отозвался немец.
— Ты, я чаю, счет знаешь?
— В нашем деле без этого нельзя.
— Вот и будешь ты у нас набольшим тиуном! — хлопнул его по плечу Ермак. — Над всеми письменными головою! Согласен?
— А что делать-то?
— Припасы считать. Нам теперь во всем счет надо вести.
— Умно! — похвалил Старец. — Молодца, атаман. Энтот рыжий никому не родня: ни голутвенным, ни коренным, ни латынцам. Пущай он и счет ведет. Он красть, да прятать, да своим потрафлять не станет!
— Хорошо, — сказал немец. — Только, чур, без моего разрешения ничего никому не брать и не давать. Согласны?
— Согласны! — ответили атаманы. — Теперь каждый сухарь считать надо. Чтобы до полой воды и весеннего тепла дотянуть… Ежели тут в октябре снег пошел, дак лед сойдет никак не ране апреля… Беда!