Атаман Семенов
Шрифт:
Бой закончился уже в ночи, когда в небе зажглись звезды, но из-за черного дыма их не было видно. Ни одни человек из семеновцев — кроме Вырлана — не остался а живых, полегли все.
Но и каппелевцам ничего не досталось, они несколько дней искали золото, его следы, и ничего, даже малой монетки не смогли найти — ниччего. «Золотой» вагон был запечатан на три пломбы, их вроде бы никто не трогал, но внутри вагона была пустота.
За те несколько часов, которые «золотой» поезд отсутствовал, все и произошло. Начальник экспедиции получил команду спрятать золото и команду эту выполнил, спрятал остатки золотого
Искал его потом и сам атаман, но все попытки оказались тщетными: золото словно сквозь землю провалилось, ушло туда, откуда и явилось людям, — в недра, в тяжелую темную глубь. Нет его!
В Чите атаман старался больше не появляться — одолевали нехорошие предчувствия, от которых все тело, руки, ноги делались чужими, кожа на лице немела, около рта возникали глубокие горькие складки. Он пытался представить себе свою дальнейшую судьбу и ознобно передергивал плечами: ничего хорошего в ней он не видел.
За атамана в Чите остался генерал Вержбицкий. Семенов много раз задавал себе вопрос — доверяет он Вержбицкому или нет, и всякий раз ловил себя на мысли, что не может дать точный ответ.
Россия, восточная ее часть — огромный кусок — начала разваливаться на куски, и это рождало у Семенова боль, еще — невольное ошеломление: неужели так все и рухнет, неужели?
Только на одном Дальнем Востоке образовалось три независимых правительства: одно заседало в Верхнеудинске, второе — в Чите, третье — во Владивостоке.
Каждое правительство имело собственное народное собрание, а всякое собрание — это громкий ор в сотню глоток, это амбиции и ужасное самомнение каждого из депутатов, пустота мыслей и пьяный перегар поутру... В общем, порядок на этих территориях можно навести, только послав туда казаков с плетками. В противном случае все эти правительства, эти безмозглые говоруны из народных собраний окончательно доломают Россию.
В конце октября Семенова к прямому проводу вызвал генерал Вержбицкий.
— Григорий Михайлович, вам надо обязательно приехать в Читу.
— Что произошло? '
— Надо принять участие в создании единого буржуазно-демократического правительства на Дальнем Востоке, совершенно независимого от Советской России.
— Иначе говоря, это будут переговоры по созданию Дальневосточной республики [70] . Так?
— Совершенно верно, Григорий Михайлович.
Ехать в Читу Семенову не хотелось, но ехать надо было: если он не примет участия в переговорах, то лишится шансов стать первым лицом в Дальневосточной республике... Хотя власти у него — Верховного правителя России — и без того вроде бы достаточно, но власть эта, к сожалению, бумажная. Дальневосточная же республика — это не журавль в небе, а синица в руке. И Семенов решился.
70
Дальневосточная республика (ДВР) — государственное образование — «Буфферное» государство между Советской Россией и Японией, — существовавшее с 6 апреля 1920 по 15 ноября 1922 г. на территории Забайкальской, Амурской и Приморской областей.
—
Он прибыл в Читу на бронепоезде, с большим количеством охраны. На предложение поселиться в гостинице, в роскошном «люксе», ответил отказом, лишь усмехнулся ехидно да пропихнул сквозь сжим крепких серых губ:
— Я в бронепоезде сплю лучше.
Ночью Семенов был разбужен начальником Читинского гарнизона, который сообщил, что красные перерезали железную дорогу в районе станции Карымская, разрушили мост через реку Ингоду и демонтировали часть путей.
Час от часу не легче: атамана Семенова отрезали от собственного штаба, от станции Даурия, от своих.
— Бросьте на Карымскую Маньчжурскую дивизию, — приказал он, — маньчжуры отобьют станцию в два счета.
Атаман был уверен в своих маньчжурах.
Хотя Семенов уже привык к «броневику», обжил небольшое, специально приготовленное для него купе с узким, затянутым железными шторками окном и мягким диваном, на котором он действительно спал лучше, чем в гостиничных хоромах, — но теперь бронепоезд для него становился обузой. У Семенова неожиданно начали мелко трястись руки да виски обжигало чем-то горячим — накатывала душная волна, брала голову в обжим и откатывала назад. Через час пришло сообщение, от которого атаману сделалось еще хуже: оказалось, что с ведома здешнего штаба, — а значит, самого Вержбицкого — делегаты Народного собрания Забайкальской области ведут переговоры с красными о капитуляции армии и одновременно — об аресте Семенова. Это было предательством. Обстановка накалялась. Оставаться в Чите было опасно. Надо было срочно бежать. Если он не сделает это сейчас, через двадцать минут будет поздно.
Помогли контрразведчики — на своем автомобиле доставили атамана в расположение авиационной эскадрильи, здесь он мог чувствовать себя в безопасности — относительной, конечно. В бронепоезде он демонстративно оставил на видном месте свой роскошный баул. Это была некая примета того, что хозяин скоро вернется, вот-вот будет.
Едва сделалось светло и над Читой поднялось крохотное, белого лунного цвета холодное солнце, Семенов забрался в аэроплан.
Механик протянул атаману шлем.
— Чего? — не понял атаман и надвинул поглубже на уши папаху.
Жестами механик объяснил ему, что шлем надо надеть на голову и под подбородком застегнуть ремешок, а шикарную генеральскую папаху, из меха барсука, сунуть себе под задницу. Атаман крякнул огорченно, но подчинился, а папаху бережно устроил на коленях. Следом механик подал ему очки-консервы с большими плоскими стеклами, также велел натянуть. Атаман нехотя подчинился.
Через несколько минут появился пилот — полковник Кочурин, — вежливо поздоровался с атаманом и скомандовал механику стать к винту.
Мотор чихнул, скрежетнул чем-то внутри, снова чихнул; из бортового патрубка выхлестнул дым, затем — длинная струя огня, будто из пулеметного дула, и тщедушное тело старого самолета затряслось, задергалось болезненно. Семенову понравилось, что мотор так быстро завелся, обычно самолетные двигатели капризничают. Механик проворно забрался в самолет, Кочурин дал газ, и мелкие, еще не зимние — осенние сугробы, прикрывающие взлетную полосу с обеих сторон, понеслись назад. Вскоре самолет подпрыгнул и повис в воздухе.