Атаман

Поволяев Валерий Дмитриевич

Недавно в Чите побывала специальная комиссия из Омска в составе пяти человек — разбиралась в сути конфликта между атаманом и Омском. Руководил комиссией генерал-лейтенант Катанаев, человек неразговорчивый и строгий. Интересно, какие выводы сделает эта комиссия? Семенов вновь выдернул бутылку из серебряного ведерка. Шампанского в бутылке оставалось всего ничего — на донышке. Атаман ощутил, как у него раздраженно, задергалась щека, следом дернулся ус — тоже одна сторона. Нервы, нервы, все проклятые нервы.

В зале изменилось освещение, оно делалось тусклым, сцена вообще погрузилась во тьму; откуда-то снизу,

как из-под земли, принеслись мерные удары барабана. Барабан словно отсчитывал годы, вехи жизни, чем-то эти удары напоминали лесную кукушечью песню, и Семенов начал считать удары — раз, два, три... В углах сцены зажглись свечи — тусклые слабой сильные огоньки, не способные одолеть тьму; грохот барабана стал угасать. Вдруг сверху, с галерки, расположенной чуть в стороне от ложи атамана и тяжело нависшей над пространством, прямо под ноги Семенову шлепнулся тяжелый предмет...

Стук был чугунным, тупым, что упало, что за предмет — в темноте не разобрать. Семенов опасливо и подслеповато вгляделся в темень, поджал недоуменно губы и только накренил бутылку, чтобы вылить в бокал остатки шампанского, как ложа его, вся целиком, оказалась в пламени.

Огненный полог накрыл Семенова с головой, рядом о стену защелкало железо — горячие осколки врубались в кирпичи, крошили штукатурку и дерево, несколько кусков железа впилось и в атамана, следом невидимая рука выгребла из ведерка лед, швырнула Семенову в голову — в этом нестерпимом жаре, в огне, у него на зубах неожиданно захрустели куски льда. Семенов застонал, задергал руками и ногами, будто пловец, выбирающийся из бурного потока, — ему надо было как можно быстрее вылезти из огня, и, словно отзываясь на это желание, неведомая сила оторвала его от пола и швырнула к стенке.

Вниз, прямо на головы людей, полетели куски штукатурки, кирпича, какие-то железки, обрубленные куски дерева, потом пламя пожижело, разбавилось едким, пахнущим забродившей капустной кислятиной дымом. Пол под ногами атамана загромыхал, затрясся, словно по нему проехала телега с железными колесами и прицепленным сзади тяжелым орудием. В следующую минуту Семенов потерял сознание.

К атаману, прямо в огонь, бросился адъютант, накрыл собою — молодому хорунжему показалось, что следом за первой будет брошена вторая бомба, закричал надсаженно, когда почувствовал, что волосы у него на голове горят, потрескивая и больно прижигая кожу, но продолжал прикрывать тело атамана.

В зале возникла паника, в проходах встали казаки в полушубках, перепоясанных ремнями, с карабинами в руках — они патрулировали улицы, примыкающие к театру, потому так быстро и оказались здесь. Несколько молодых людей попробовали смять казаков, но те сдержали натиск — имели по этой части опыт; один из казаков, старший урядник в барсучьей папахе, взметнул над собой карабин и грохнул громовым голосом;

— Тих-ха, граждане!

Семенова, находящегося без сознания, тем временем вынесли из задымленной, ободранной ложи, уложили в пролетку, остановленную рядом с театром, и увезли в госпиталь.

Бомбистов не поймали, главный из них — Василий Неррис — был взят случайно, лишь несколько дней спустя, его задержали в поезде около Нерчинска. Изменивший внешность, в седом парике и с такой же седой жесткой бородкой, опирающийся на клюшечку — ни дать ни взять дед, достойно

проживший жизнь, — он, несмотря на маскировку, был выслежен глазастыми контрразведчиками и арестован.

Очнулся Семенов, а у изголовья его Маша сидит, крохотным кружевным платочком глаза вытирает, в углу палаты на стуле дремлет сгорбившись, будто большой носатый ворон, адъютант, кобура с кольтом была передвинута у него на живот. Рядом с адъютантом дремал на стуле поручик. Между коленями у него была зажата винтовка. Адъютант с поручиком охраняли атамана — контрразведка предприняла меры по его безопасности.

— Очнулся, атаман? — неверяще прошептала Маша.

— Очнулся, — шевельнул сухими губами Семенов. — Я долго находился без сознания?

— Долго, — тихо, подрагивающим от слез голосом проговорила Маша.

— Не плачь!

Вечером из Омска, из канцелярии Колчака в палату был доставлен пакет. Вскрывать его имел право только атаман.

Прочитав присланную бумагу, атаман не сдержал обрадованной улыбки, сухие обелесенные губы его растянулись так широко, что на них полопалась кожа, в ломинах появились крохотные капельки крови. Сведения, содержавшиеся в секретном пакете, были приятны — атаману Семенову был присвоен чин генерал-майора. Кроме того, он был назначен командующим войсками Читинского военного округа.

Конфликт между Читой и Омском закончился.

Маша чувствовала себя в Чите королевой, перед ней мигом открывались любые двери, даже дверь такого серьезного учреждения, как контрразведка — в контрразведке ее всегда ожидал горячий вкусный чай, настоящий китайский, пряники и холодное белое вино. Есаул Греков оказался большим мастаком по этой части, сумел наладить прямую связь с Владивостоком, и ему оттуда доставляли вкусное вино, производимое на юге Китая, которое нравилось Маше.

Греков при ее появлении обязательно вскакивал из-за стола и щелкал каблуками. Это лихое щелканье Маше также нравилась.

— Полноте, полковник, — милостливо говорила она, протягивая руку для поцелуя.

— Не полковник, а всего-навсего есаул, — поправлял ее Греков.

— Все равно.

Однажды она появилась в контрразведке раскрасневшаяся, с блестящими глазами, — малость навеселе, понял опытный Греков; он поспешно встал из-за стола и щелкнул каблуками; Маша улыбнулась ему ободряюще, и у Грекова мелькнула в голове шальная мысль: а не подкатиться ли к атамановой красотке, не предложить ли ей свои услуги? Атаман сутками занят, мотается по Забайкалью то на машине, то верхом на коне, то в собственном вагоне, прицепленном к паровозу, а молодая красивая женщина пропадает... Не дело это. Лицо у Грекова было доброжелательным и одновременно бесстрастным.

— Скажите, у вас в тюрьме много сидит невинных людей?

— Есть такие, — осторожно проговорил Греков.

— Почему они сидят?

— За недоказанностью вины.

— Раз вина не доказана, то тогда почему вы держите их в тюрьме?

— Чтобы доказать эту вину.

— Словоблудие какое-то. Я хочу осмотреть камеры и поговорить с каждым, кто в них сидит.

— Не советую делать этого, Маша, — мягко проговорил Греков. — Там вообще опасно появляться.

— А я возьму с собою двух боевых офицеров. С револьверами. Они в случае чего меня защитят.