Атаульф и другие, Готский для всех
Шрифт:
– Больно мне.
Я испугался и отошел.
Уже стемнело. Звезд на небе не было - затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями; Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, будет. Куда деда нести - на сеновал или к Ульфу в дом? Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушел подготовить там все для деда на
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил. Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
– А эта вандалка, Арегунда, у брода сейчас одна сидит. И как не страшно ей?
Я ответил ему:
– Вандалка, что с нее взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде - он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошел куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
– А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
– Мать сказала.
– И помолчав, добавил: - А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дырка на боку, так это Лиутпранд ее сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
– Как уговаривать-то?
– Фрамеей.
Я все еще зол был на Лиутпранда, что он имя мое забыл, и потому сказал, что когда зверя берешь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дырку в кольчуге проделал. Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что и я так бы не добыл, не то что целую.
Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчет сынка его спросил. Как, мол, Марда - и правда сынка ему родить хочет?
Гизульф раздраженно сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завел - вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают - становиться Марде брюхатой или нет.
Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут. Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
Буркнул, что спать хочет. И ушел.
Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
Тут от телеги слабый голос донесся - дед что-то говорил. И к телеге тотчас Тарасмунд пошел. А я и не видел, что отец тоже во дворе стоял, так темно было.
Я стоял, то грозу слушал, то голоса возле телеги. Отец что-то деду говорил, только очень тихо. Потом вдруг Тарасмунд сказал:
– Атаульф, иди сюда.
Я удивился тому, что он меня в этой темноте заметил.
Когда я подошел, Тарасмунд сказал, что дедушка Рагнарис умер.
Я ему не поверил,
– Он только что живой был. Когда он умер?
Отец сказал:
– Только что.
Мне казалось, что сейчас дед снова откроет глаза и ругать нас с отцом начнет, что спать ему мешаем. Но отец сказал, что сам глаза ему закрыл.
Из темноты дядья мои появились. И они, оказывается, неподалеку были.
Отец и им сказал, что дедушка Рагнарис умер.
Ульф только поглядел на деда и ничего не сказал. А Агигульф вдруг расплылся, как баба, разом и нос у него красный стал, и глаза, щеки затряслись - и заревел, завыл Агигульф, совсем по-детски. Ни Гизульф, ни я так никогда не плакали, даже когда маленькие были и больно ушибались. Агигульф так страшно завыл, что надо всем селом, наверное, вой этот разнесся. И гром в ответ прогремел почти над головами.
И тотчас же, дядин вой услышав, взвыла Ильдихо, будто сука, у которой щенят утопили. Тянула на одной ноте, тоскливо. Что Агигульф убивается - то понятно было. Но я удивился тому, что и Ильдихо так по деду воет.
Дядя Агигульф вдруг выть перестал, к дому метнулся. С грохотом уронил что-то в доме, в темноте и не разберешь, что он там творил. Ульф за ним следом бросился.
Но тут дядя Агигульф выскочил из дома. В свете факела красновато сталь блеснула. Пока Ульф успел дядю Агигульфа поймать, тот уже забор повалил и Ульфа зарубить хотел. Но с Ульфом ему не потягаться.
В темноте слышно было, как дядя Агигульф лютует и крушит все вокруг. Голос Ульфа доносился. Потом вдруг стихло все. Мы уж подумали, не зарубили ли они друг друга. Но в светлое пятно от факела Ульф вступил, меч в руке держа. И буркнул:
– Ничего, скоро очухается.
И сразу забылся дядя Агигульф.
Во дворе факелов прибавилось. Казалось, почти все село собралось к смертному ложу Рагнариса. А когда их оповестили, того мы не поняли. Потом рассказывали, что Хродомер, уже спать отправившись, при первом ударе грома вздрогнул неожиданно и сказал, что надо бы к Рагнарису сходить. И не успел выговорить, как вой дяди Агигульфа над селом разнесся. Так и узнали.
Хродомер к Рагнарису пришел. Постоял, посмотрел. Сказал:
– Не зря все же поясница у меня болела.
Только это и сказал. И прочь пошел.
Когда деда Рагнариса только привезли на телеге, Хродомер к нам сразу пришел, но ничего не сказал и ушел. Хродомеровы потом говорили, что он всех на ночь глядя из дома выгнал и богам своим молился.
Уже спать ложась, бормотал Хродомер совсем уж непонятное. Мол, если доживет до утра Рагнарис, он, Хродомер, ему меч в руки вложит и зарубит Рагнариса, друга своего. Надо бы об этом с сыновьями Рагнариса потолковать, с Ульфом да с Агигульфом. С теми, которые богов отцовских чтут. И Тарасмунда в стороне держать нужно. Нельзя позволить, чтобы он отца родного пиршественных чертогов Вальхаллы лишил.