Ателье царских прикидов

Калинина Дарья Александровна

– Ага! Глаша! Свинарка! А где же твой пастух?

Самое досадное, что годы шли, а эта шутка никому не надоедала. Старый фильм оказался удивительно живучим. Время от времени его показывали по одному из телевизионных каналов. И этого оказывалось достаточно для поддержания неизменного интереса к имени Глафиры.

В результате Глафира, будучи девушкой благоразумной, решила не идти поперек судьбы и пошла учиться в сельскохозяйственный институт. Естественно, специализацию и тему для дипломной работы она выбрала себе соответствующую – «Парнокопытные

и их сельскохозяйственное использование в условиях нашего региона».

Закончив институт, Глафира Ивановна отправилась на работу в один из колхозов нашей огромной родины. Правда, трудиться ей пришлось не в условиях Крайнего Севера, а на благодатной Кубани. Там же она вышла замуж. Не за пастуха, но за комбайнера. Муж сильно пил и умер довольно молодым, свалившись спьяну со своего комбайна. От мужа у молодой тогда еще вдовы остался дом на Кубани и тяга запивать любое горе порядочной дозой спиртного.

Дом она продала очень быстро и переехала в окрестности небольшого городка Сестрорецка, где родилась и выросла. А вот от тяги к спиртному избавиться оказалось совсем не так просто. Она сопровождала вдовую жизнь Глафиры, словно хроническое заболевание. Не обходилось, конечно, и без обострений. И вот именно сейчас Глафира Ивановна чувствовала, что обострение начинается. Причем с небывалой до сих пор силой.

Ни о какой якобы затеянной ею стирке речи не шло. Женщина сидела в компании с бутылкой водки и уже здорово наклюкалась. В бутылке было меньше половины. И судя по покрасневшим щекам и помутневшим глазам, женщина уговорила всю эту дозу в гордом одиночестве.

– А-а-а… – протянула она нехорошим голосом, обнаружив Свету на пороге своей небольшой городской квартирки, оставшейся ей после второго мужа, тоже спившегося, как и первый ее супруг, но погибшего не под комбайном, а под проходящей мимо дома электричкой. – Дочурка явилась! И чего тебе еще от меня надо?

– Глафира Ивановна, что с вами?

– Что со мной? Нет, это ты скажи, что с тобой?

– Со мной?

– Вот именно! Ты мне скажи, почему ты отца, мерзавка этакая, одного бросила?

– Я.? Я не бросала. Я каждую неделю приезжала к нему.

– Ага! Один раз в пять, а то и в семь дней!

– Но я не могла чаще. Я же работаю!

– А он тут от тоски загибался! Да еще здоровье его никак на лад не шло!

– Но он сам захотел жить за городом.

– Врачи ему велели на свежем воздухе жить, вот и жил. Куда же деваться? За городом, они ему сказали, еще пару лет бы протянул. А в городе они ему и полугода не давали!

– Глафира Ивановна, вы меня что, обвиняете?

– Черствая ты, Света! – с неожиданной обидой произнесла женщина. – Холодная! Никаких чувств в тебе не видно. Статуи свои изучаешь. И сама такая стала, словно статуя.

– Но я…

– Нет, ты послушай, что я тебе скажу! – запальчиво воскликнула Глафира Ивановна. – Отец твой натерпелся с вами обеими!

– С кем?

– С тобой. И с этой, с бабой его постоянной.

– С Ириной Сидоровной?

– Вот, вот! С ней

самой!

– Но что же такого?.. Она очень интеллигентная женщина. Каждые выходные приезжала к папе.

– Вот именно, что только на выходные. Утром приедет, вечером уедет. На ночь даже не оставалась!

Света покраснела от намека женщины. И пробормотала:

– Папе нельзя было. Ну, вы понимаете… Это самое.

– Все ему можно было! – запальчиво воскликнула Глафира Ивановна. – Ну хорошо, в нашем возрасте постель – это уже не главное. Ну, не спали бы вместе, но хоть жили бы под одной крышей! Так не было такого. Как развлечение у нее эти субботние поездки были. Приедет, за ручку с Виктором Сергеевичем погуляют, и все.

– Что все?

– А в остальные дни, вы задумывались, как он тут жил один?

– Я ему звонила! Почти каждый вечер!

– Три минуты. Привет, папа! Как дела, папа! У меня тоже все хорошо, папа. Вот и все!

Под градом внезапных обвинений Света почти плакала. Нос у нее задрожал и покраснел, как у кролика. Глаза часто-часто заморгали. И лицо скривилось в неприятной гримасе.

– А разве же твоему отцу это было нужно? – ничего не замечая, восклицала разошедшаяся Глафира Ивановна. – Разве же он этого был достоин? Чтобы в свои последние дни на этой земле рядом с ним ни любящей женщины, ни дочери не было?

Света уже почти рыдала. Глафира Ивановна наконец это заметила и осеклась.

– Ой, Светка! Прости ты меня Христа ради! – запричитала она. – Сама не знаю, что говорю. Знаю, что ты любила своего папку!

И встав на нетвердые ноги, Глафира Ивановна неуклюже обняла Свету. Как ни странно, та не отстранилась от подвыпившей женщины. И Глафира Ивановна внезапно и сама заплакала, утирая обильные слезы краем своего домашнего передника в ярко-красный горох.

– Прости меня, Светулька. Просто накопилось на душе, да еще следователь этот… Ведь он никому про меня не говорил! Вот что обидно-то!

– Кто не говорил? – всхлипывая, уточнила Света. – Следователь?

– Да при чем тут следователь! Отец твой не говорил!

– Про что не говорил?

– Да про меня!

– Ах, про вас.

По Светиному лицу было видно, что она решительно ничего не понимает. Зато Мариша уже во всем разобралась. Да и чего бы не разобраться? Одинокий пожилой мужчина. По соседству с ним женщина – тоже одинокая и вполне подходящая ему если не по социальному статусу, то по возрасту и теплоте характера. Вот и случился у них соседский роман.

Наверняка эта Глафира Ивановна вела все хозяйство в доме Светкиного отца, а гордячка Ирина Сидоровна приезжала на все готовенькое.

– Отец-то твой меня перед всеми поломойкой выставлял! – ревела Глафира Ивановна. – Мне-то плевать, да все равно обидно.

– Папа звал вас экономкой. Правда, я думала, что это он в шутку. Но все равно, никак не поломойкой!

– Экономка! Это кто же такая? Не пойму я.

– Женщина, которая дом ведет.

– У богатых людей?

– Вот именно.