Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)

Рэнд Айн

— Мистер Таггерт, а как это — чувствовать себя великим человеком?

— А как это — чувствовать себя юной девицей?

Она рассмеялась.

— По-моему, чудесно.

— Ну, тогда вам живется лучше, чем мне.

— Ну, как можно говорить такие.

— Думаю, вам даже повезло в том, что не приходится соприкасаться с важными событиями, о которых пишут в газетах. Кстати, что вы называете важным событием?

— Ну… важное.

— А что бывает важным?

— А это уже вы должны объяснить мне, мистер Таггерт.

— Ничего

важного на свете не существует.

Девушка недоверчиво посмотрела на него:

— И это именно вы говорите такие слова в такой вечер!

— У меня вовсе не празднично на душе, если вам хочется это знать. Никогда в жизни у меня не было более скверного настроения.

К огромному удивлению Таггерта девушка взглянула на него с такой озабоченностью, какой он еще не встречал.

— Вы утомлены, мистер Таггерт, — искренним тоном проговорила она. — Пошлите их всех к черту.

— Кого?

— Тех, кто заставляет вас унывать. Это несправедливо.

— Что несправедливо?

— Что вам приходится чувствовать себя таким вот образом. Вы пережили нелегкие времена, но победа осталась за вами, и вы можете сегодня наслаждаться ею. Вы заслужили это.

— И как, по-вашему, я должен это делать?

— Ох, этого я не знаю. Но, по-моему, у вас сегодня должен быть праздник, прием, чтобы к вам заявились всякие знаменитости с шампанским, чтобы вам подносили всякие вещи… ну, вроде ключей от города — настоящая шикарная вечеринка — а не так вот, когда вы, один, бродите по городу и покупаете всякие дурацкие бумажные носовые платки!

— Кстати, дайте мне их, пока вы еще помните, — проговорил Таггерт, подавая ей дайм. — А что касается шикарной вечеринки… вам не приходило в голову, что сегодня я могу не хотеть никого видеть?

Искренне задумавшись, девушка сказала:

— Действительно. Я не подумала об этом. Но теперь я понимаю, почему так получилось.

— Почему же? — На этот вопрос у него самого ответа не было.

— Потому что все вокруг хуже вас, мистер Таггерт, — ответила она совсем просто, не пытаясь польстить, просто констатируя факт.

— Вы действительно так думаете?

— Я не слишком люблю людей, мистер Таггерт. По большей части.

— И я тоже. Я не люблю их совсем.

— Я думаю, что такому человеку, как вы, не может быть известно, насколько подлыми они могут быть, как они пытаются растоптать тебя или проехаться на твоей спине, если ты им это позволишь. Я думала, что большие люди всегда могут избавиться от них, а не терпеть все время блошиные укусы, но, может быть, это не так.

— А что вы имеете в виду под «блошиными укусами»?

— Ну, я просто всегда говорю себе, когда мне приходится туго: тебе надо пробиться туда, где не придется терпеть разные там булавочные уколы и гадости — но, наверно, так обстоит повсюду, только вот блохи крупнее.

— Куда крупнее.

Девушка умолкла, о чем-то задумавшись.

— Забавно, — проговорила она в ответ на какую-то свою мысль.

— Что забавно?

— Когда-то я читала книжку, где было сказано, что большие люди

всегда несчастны, и чем они больше, тем несчастнее. Мне это показалось непонятным. Но, наверно, так оно и есть.

— Сказано много точнее, чем вы думаете.

Девушка отвернулась, на лице ее проступило волнение.

— Но почему вас так волнуют великие люди? — спросил Джеймс. — Или вы просто привыкли почитать героев?

Девушка повернулась к Таггерту, и он заметил на ее все еще серьезном лице отсвет улыбки — настолько красноречивого, обращенного лично к нему взгляда ему еще не приходилось видеть, но ответила она тихим, почти обреченным тоном:

— Мистер Таггерт, а на кого же еще смотреть?

В помещении вдруг раздался скрежещущий звук — не звонок и не зуммер, а что-то еще — он хрипел с действующей на нервы настойчивостью.

Девушка вздрогнула, будто возвращаясь к реальности, а потом вздохнула.

— Все, время вышло, мы закрываемся, мистер Таггерт, — произнесла она полным сожаления голосом.

— Сходите за своей шляпкой — я подожду вас снаружи, — предложил он.

Она посмотрела на него такими глазами, словно среди всех возможностей, которые могла бы уготовить ей жизнь, никогда не думала именно об этой.

— Вы не шутите? — прошептала она.

— Не шучу.

Вихрем повернувшись, она бросилась к служебной двери, забыв о своем прилавке, о своих обязанностях и о неписаном женском законе — никогда не показывать мужчине, что его приглашение ей приятно.

Задержавшись на мгновение, он проводил ее взглядом. Таггерт не стал уточнять природы своих чувств, он вообще никогда их не анализировал — таким было единственное правило, которого он неуклонно придерживался в своей жизни; он просто ощущал желание, и оно было приятно ему, другого определения он и знать не желал. Однако на этот раз чувство было рождено мыслью, слишком внезапной, чтобы облечь ее в слова. Он нередко встречался с девицами из низших слоев общества, устраивавшими нахальные представления, строившими ему глазки и пускавшимися в грубую лесть по вполне понятной причине; ему они не были ни симпатичны, ни противны; подобное общество немного развлекало его, и он рассматривал их как равных в игре, более чем понятной для обеих сторон. Но эта девушка казалась другой. И в уме его застряла невысказанная мысль: проклятая дуреха действительно так думает.

То, что он дожидается ее с нетерпением, стоя под дождем на тротуаре, и то, что сегодня он нуждается именно в ней, не смущало его и не воспринималось как противоречие. Он не докапывался до природы своего каприза. А нечто, не названное и не произнесенное, не могло противоречить себе.

Когда девушка вышла, он отметил в ее облике странную смесь: застенчивый взгляд и высоко поднятая голова. На ней был уродливый плащ-дождевик, окончательно изгаженный крупной дешевой брошью на отвороте, и небольшая шляпка с плюшевыми цветами, пристроенная на кудрявой головке под вызывающим углом. Как ни странно, горделивая посадка головы делала ее наряд даже привлекательным, как бы подчеркивая, насколько хорошо она умеет носить то, что у нее есть.