Атлант расправил плечи. Книга 2
Шрифт:
Дэгни затаила дыхание. Обе женщины повернулись к Реардэну. Лилиан не увидела на его лице ничего; Дэгни увидела муку.
— В этом нет необходимости, Хэнк, — произнесла она.
— Есть — для меня, — холодно ответил Реардэн, не глядя на нее; он смотрел на Лилиан, в его взгляде был приказ, который не мог быть не выполнен.
Лилиан пристально смотрела на него с легким удивлением, но без тревоги или злости, как человек, столкнувшийся с чем-то непонятным, но не имеющим значения.
— Ну конечно, — почтительно произнесла она, вновь обретая ровный и уверенный тон. —
Дэгни стояла неподвижно, закрыв глаза; она вспоминала тот вечер, когда Лилиан дала ей браслет. Тогда Хэнк был на стороне жены, теперь он на ее стороне. Из них троих она одна полностью понимала, что это означает.
— Дэгни, что бы ты ни сказала, даже самое худшее, ты права.
Она услышала его голос и открыла глаза. Реардэн холодно смотрел на нее, его лицо было сурово и не выражало боли или надежды на прощение.
— Милый, не мучай себя, — ответила Дэгни. — Я знала, что ты женат. И никогда не забывала об этом. Я не обижаюсь.
Ее первое слово было самым яростным из нескольких ударов, которые он почувствовал: никогда раньше она не называла его так. Она никогда не предоставляла ему возможности услышать нежность в ее голосе, никогда не говорила о его браке во время их встреч; теперь она сказала это, сказала легко и просто.
Дэгни увидела злость на его лице — возмущение ее жалостью, презрительное выражение, означающее, что он не выставлял напоказ свои страдания и не нуждается в помощи; потом, признавая, что она так же досконально изучила его, как и он ее, Реардэн закрыл глаза, слегка склонил голову и очень медленно произнес:
— Спасибо.
Она улыбнулась и отвернулась от него.
Джеймс Таггарт держал в руке пустой бокал, когда заметил, как поспешно Больф Юбенк остановил проходящего мимо официанта, словно тот допустил непростительную ошибку. Затем Юбенк продолжил разговор:
— Но вы, мистер Таггарт, знаете, что человек, живущий в высших сферах, не может быть понят или оценен. Нам, литераторам, не дождаться поддержки от мира, где правят бал бизнесмены. Они всего-навсего чванливые выскочки из среднего класса или хищные дикари вроде Реардэна.
— Джим, — сказал Бертрам Скаддер, похлопывая его по плечу, — лучший комплимент, который я могу тебе сделать, это то, что ты не бизнесмен!
Ты культурный человек, Джим, — сказал доктор Притчет, — не бывший рудокоп, как Реардэн. Мне не нужно объяснять тебе настоятельную необходимость поддержки Вашингтоном высшего образования.
— Вам действительно понравился мой последний роман, мистер Таггарт? — продолжал спрашивать Больф Юбенк. — Он действительно вам понравился?
Проходя мимо, Орен Бойл взглянул на них, но не остановился. Взгляда было достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Вполне нормально, подумал он, кто чем может, тот тем и торгует.
— Мы живем на заре нового века, — произнес Джеймс Таггарт поверх бокала. — Мы разрушаем тиранию экономической власти. Мы освободили людей от диктата доллара. Мы высвободили духовные цели из зависимости от владельцев материальных средств, освободили культуру от мертвой хватки стяжателей. Мы построим общество, преданное высшим идеалам, и заменим аристократию денег…
— …аристократией блата, — раздался голос сзади.
Все повернулись. Человек, стоящий лицом к ним, был Франциско Д'Анкония.
Его лицо загорело под летним солнцем, а глаза цветом напоминали небо в тот день, когда он получил свой загар. Его улыбка светилась летним утром. Смокинг сидел на нем так, что все прочие сразу приобрели вид ряженых, напяливших костюмы из ателье проката.
— В чем дело? — спросил Д'Анкония среди общего молчания. — Неужели я сказал что-то, чего кто-то из присутствующих не знал?
— Как ты сюда попал? — Это было первое, что смог произнести Джеймс Таггарт.
— Самолетом до Нью-Йорка, на такси из аэропорта, затем на лифте из своего номера с пятьдесят третьего этажа, над вами.
— Я не это имел в виду… я хотел сказать…
— Не пугайся, Джеймс. Если я приземлился в Нью-Йорке и услышал, что где-то здесь гуляют, то уж непременно объявлюсь, правда? Ты всегда говорил, что я люблю вечеринки.
Группа мужчин наблюдала за ними.
— Я, конечно, рад тебя видеть, — вежливо произнес Таггарт и, чтобы уравновесить это, воинственно добавил: — Но если ты думаешь, что можешь…
Франциско не воспринял угрозу, он выжидающе промолчал, и слова Таггарта повисли в воздухе. Тогда Франциско вежливо спросил:
— Если я думаю — что?
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
— Да. Понимаю. Сказать тебе, что я думаю?
— Едва ли сейчас подходящий момент…
— Мне кажется, ты должен представить меня своей невесте, Джеймс. Все никак не усвоишь хороших манер, в непредвиденных обстоятельствах ты их сразу теряешь, а в такие моменты манеры особенно необходимы.
Повернувшись, чтобы проводить его к Шеррил, Таггарт уловил тихий звук, доносившийся со стороны Бертрама Скаддера; это был зарождающийся смешок. Таггарт знал, что люди, минуту назад ползавшие у его ног, люди, чья ненависть к Франциско Д'Анкония была, возможно, сильнее его собственной, тем не менее, наслаждались зрелищем. Выводы, которые из этого следовали, ему не хотелось формулировать.
Франциско поклонился Шеррил и высказал свои наилучшие пожелания так изысканно, словно она была невестой наследника престола. Нервно наблюдавший за этой сценой Таггарт почувствовал облегчение — и смутную обиду, которая, если ее высказать, поведала бы ему, что он желает, чтобы событие было достойно величия, которое придали ему манеры Франциско.
Таггарт боялся оставаться рядом с Франциско и боялся дать ему разгуливать среди гостей. Он попробовал отстать на несколько шагов, но Франциско, улыбаясь, вернулся к нему.