Атлант расправил плечи. Книга 3

Рэнд Айн

— Она покончила с тридцатью процентами поездов, которые раньше ходили по стране, — сказал Эдди. — Остался только один вид конкуренции — все наперебой просят Управление пула разрешить им закрыть очередные маршруты. Выживет та дорога, которая ухитрится вообще не пускать поезда.

— Кто-нибудь подсчитал, как долго в таких условиях сможет удержаться на плаву «Атлантик саузерн»?

— А с вас-то от этого что убудет?.. — встрял было Мейгс.

— Пожалуйста, Каффи!!! — прервал его Таггарт.

— Президент «Атлантик саузерн», — бесстрастно сообщил

Эдди, — покончил жизнь самоубийством.

— При чем тут это! — взревел Таггарт. — Он из-за личных причин.

Она молчала. Она сидела и смотрела на их лица. В ее душе поселилось глухое равнодушие, но и сквозь него пробилось удивление: Джиму всегда удавалось перекладывать тяжесть своих провалов на плечи самых сильных людей из тех, кто оказывался рядом, они расплачивались за его ошибки и гибли, а он оставался. Так обстояло дело в случае с Дэном Конвэем, с предприятиями Колорадо. Но в этом случае его нельзя было понять даже с позиций захребетника — плясать на могиле отчаявшегося человека, у которого в момент банкротства сдали нервы. Ведь его самого, как и его бывшего конкурента, отделяли от катастрофы считанные дни, он тоже катился в пропасть.

Разум по давней привычке настойчиво побуждал ее говорить, спорить, убеждать, указывать им очевидное, но она смотрела на их лица и понимала, что они все знают. Конечно же, своим особым способом, извращенным и трудно постижимым, но они понимали все, что она собиралась растолковать им, поэтому не имело смысла доказывать им нелогичность и гибельность их пути; и Мейгс, и Таггарт представляли себе последствия — тайна их способа мыслить заключалась в том, как они отстраняли от себя ужас выводов.

— Понятно, — спокойно сказала она.

— Как бы ты хотела, чтобы я поступил? — хныкал Таггарт. — Отказаться от трансконтинентальных перевозок? Объявить о банкротстве? Превратить магистраль в жалкую местную ветку на востоке страны? — Казалось, его начинало трясти от этого спокойного «понятно», потому что это слово показывало, что именно ей понятно. — Я ничего не мог сделать! Надо было спасать магистраль! Обойти тоннель мы не могли! У нас не хватало денег на дополнительные затраты! Надо было что-то предпринимать! Другого выхода не оставалось!

Мейгс смотрел на него наполовину с удивлением, наполовину с отвращением.

— Я не спорю, Джим, — сухо сказала она.

— Мы не могли допустить, чтобы такая дорога, как наша, погибла! Это было бы национальной трагедией! Нам приходилось думать о городах, промышленности, грузах, пассажирах, служащих, акционерах — обо всех, чья жизнь зависела от нас! Не только и не столько о себе, сколько об общественном благосостоянии! Все согласны, что программа координации необходима! Кто владеет информацией, тот…

— Джим, — сказала она, — если ты хочешь обсудить со мной какие-то дела, обсуждай.

— Ты никогда не принимала во внимание социальный аспект дела, — угрюмо сказал он, наконец отступаясь.

Она заметила, что его притворная вспышка пришлась не по душе мистеру Мейгсу так же,

как и ей, но по диаметрально противоположной причине. Он смотрел на Джима со скучающе презрительным видом. Джим вдруг представился ей человеком, который пытался отыскать средний путь между ней и Мейгсом и теперь видит, что возможности маневра сужаются и он оказался между двумя жерновами.

— Мистер Мейгс, — спросила она, движимая горьким ироническим любопытством, — каков ваш план действий на послезавтра?

Он без всякого выражения посмотрел на нее карим взглядом тусклых глаз.

— Пустое, — сказал он.

— Теоретизировать о будущем абсолютно бесполезно, — вмешался Таггарт, — когда текущие проблемы требуют незамедлительного решения. В конечном счете…

— В конечном счете мы все помрем, — сказал Мейгс. С этими словами он быстро поднялся. — Я побегу, Джим, — сказал он. — У меня нет времени на разговоры. — И добавил: — И поговори с ней насчет того, как бы предотвратить аварии на дороге… если наша девочка такая кудесница в железнодорожных делах. — Он не хотел обидеть ее: Мейгс относился к тем людям, которые не понимают, когда обижают, а когда обижают их самих.

— Увидимся позже, Каффи, — сказал Таггарт, когда Мейгс, ни на кого не глядя, уже выходил.

Таггарт выжидающе и испуганно смотрел на Дэгни, по-видимому, страшась ее комментариев и вместе с тем отчаянно надеясь, что она что-то скажет — что угодно.

— Ну? — спросила она.

— Что ты хочешь сказать?

— У тебя есть еще что обсудить?

— Ну, я… — Казалось, он разочарован. — Ах, да! — закричал он, будто стремглав сорвавшись с места. — Есть одно дело, страшно важное…

— Возрастающее количество аварий?

— Нет, не это.

— Тогда что же?

— Дело в том… Тебе придется сегодня вечером выступить по радио в программе Бертрама Скаддера.

Она откинулась в кресле:

— Вот как!

— Дэгни, обязательно надо, это чрезвычайно важно, ничего не поделаешь, отказаться невозможно, в такие времена не выбирают, и кроме того…

Она взглянула на часы:

— Даю тебе три минуты на объяснение, если ты хочешь, чтобы я тебя выслушала. И говори по существу.

— Хорошо, — с отчаявшимся видом сказал он. — На верху, на самом высоком уровне, я имею в виду Чика Моррисона, Висли Мауча, мистера Томпсона, не ниже, считают, что ты должна обратиться с речью к нации, чтобы поднять дух народа и сказать, что ты на посту. Этому придается большое значение.

— Зачем?

— Затем, что все думают, будто ты все бросила!.. Ты не знаешь, что происходило в последнее время, а дело серьезное. Страна полна слухов, всякого рода домыслов, и очень опасных. Я имею в виду, подрывных. Люди словно ничем не заняты, только перешептываются. Газетам не верят, заявлениям властей и авторитетных людей тоже, верят только злобному, сеющему панику вранью. Кругом потоки лжи. Не осталось ни веры, ни доверия, ни порядка, ни закона, власти не уважают. Мы на грани всеобщей истерии.