Атлантида
Шрифт:
XX. КРУГ СОМКНУЛСЯ
В глубине уэда Мия, в том месте, где завыл шакал в ту ночь, когда Сент-Ави мне сказал, что он убил Моранжа, снова завыл (может быть, тот самый) шакал.
Я тотчас же почувствовал, что в эту ночь должно свершиться неизбежное…
Мы сидели в этот вечер, как и прежде, на самодельной веранде, пристроенной сбоку нашей столовой. Известковый пол, перила из крестообразно расположенных круглых палок, четыре балки, поддерживавшие крышу из стеблей гальфы, — вот и все, к чему сводилось это сооружение.
Я уже говорил, что с этого балкона открывался широкий вид на пустыню. Окончив свой рассказ, Сент-Ави встал, подошел к барьеру и облокотился на него обеими руками.
Я
— Что же дальше? — спросил я.
Он посмотрел на меня.
— Что дальше? Тебе, я думаю, небезызвестен рассказ всех газет о том, как харка 64 капитана Эймара нашла меня умирающим от голода и жажды в стране ауэлимиденов и привезла в Тимбукту. Целый месяц я лежал в злой горячке. Я никогда не мог узнать, о чем я говорил в бреду. Ты сам понимаешь, что офицеры в Тимбукту не стали мне это повторять. Когда я им поведал о своих приключениях в той форме, в какой они описаны в отчете об экспедиции Моранжа и Сент-Ави, я понял, видя холодную сдержанность, с какою они слушали мое повествование, что изложенная мною официальная версия значительно разнилась от тех подробностей, о которых я упоминал в своем беспамятстве.
64
Небольшие отряды конных разведчиков, следящие в Алжире и Марокко за передвижениями и действиями туземных племен. (Прим. перев.)
Но по поводу этого разногласия от меня не потребовали никаких дальнейших объяснений. Было решено считать установленным, что капитан Моранж умер от солнечного удара и был мною погребен на берегу уэда Тархита, в трех переходах от Тимиссао. Все чувствовали, что в моем рассказе были пробелы. Догадывались, без сомнения, о какой-то таинственной драме. Но доказательств не было никаких, а когда убедились окончательно в полной невозможности их получить, то предпочли это дело замять, чтобы не превращать его в бесполезный скандал. Теперь все подробности этой истории тебе известны так же хорошо, как и мне.
— А… она? — робко спросил я.
На его лице заиграла торжествующая улыбка. Он ликовал, что сумел заглушить во мне мысль и о Моранже, и о своем преступлении и заразить мою душу тем же безумием, которое держало в своих когтях его самого.
— Она, — сказал он, — она… Вот уже шесть лет, как я о ней ничего не знаю. Но я ее вижу и говорю с ней. Я не перестаю думать о минуте, когда снова предстану перед ней… Я брошусь к ее ногам и воскликну: «Прости меня! Я восстал против твоей власти. Я не знал, что творил. Теперь я знаю… и ты видишь, что, подобно поручику Гильберти, я вернулся к тебе».
«Все, все вы забудете ради нее: семью, честь, родину», — говорил старый Ле-Меж. Он — глупый человек, этот старый Ле-Меж, но его слова — результат опыта. Он знал, что значила пред лицом Антинеи свободная воля пятидесяти призраков красного мраморного зала.
«Что же, в сущности, представляет собою эта женщина?» — спросишь ты, в свою очередь. Да разве я это знаю!
Да и не все ли мне равно? Какое мне дело до ее прошлого и до ее происхождения. Не все ли мне равно, кто она: подлинная плоть и кровь Бога морей и древних Лагидов 65 или незаконнорожденная дочь польского пьяницы и веселой девицы из квартала Марбеф.
65
Династия египетских фараонов, царствовавшая с 306 до 30 г. до нашей эры. (Прим. перев.)
В те дни, когда я имел слабость ревновать Моранжа, все эти подробности могли интересовать лишь людей культурных, имеющих обыкновение примешивать к обуревающим их страстям свое глупое самолюбие.
Ко всему этому я совершенно равнодушен, ибо я вижу слишком ясно это будущее, ибо я хочу исчезнуть только после того, как познаю вещь, единственно заслуживающую внимания в этом мире: неизмеримую девственную натуру и таинственную любовь…
«Неизмеримая девственная натура»… Я должен тебе это пояснить. Однажды, в большом многолюдном городе, в зимний день, измазанный сажей, которую извергают черные фабричные трубы и ужасные закоптелые дома предместий, я шел за похоронной процессией. Мы тащились по глубокой грязи. В убогой, недавно выстроенной церкви было холодно и сыро. Кроме двух-трех родственников покойного, с отупевшими от горя лицами, все остальные участники печальной церемонии думали лишь об одном: улизнуть как можно скорее под каким-нибудь предлогом. До кладбища дошли лишь те из провожатых, которые такого предлога не нашли. Я увидел здесь серые стены и изъеденные личинками тисы — деревья солнца и мрака, столь прекрасные на юге, где они осеняют лазурные холмы. Я увидел поджидавших мертвеца отвратительных могильщиков, в засаленных куртках, с трубками в зубах. Я увидел… Нет, это было ужасно!..
Возле самой ограды кладбища, в одном из далеких его углов, в глинистой желтой земле, полной камней и щебня, была вырыта яма. Туда опустили умершего, имени которого я теперь не помню.
Пока покойник скользил в могилу, я смотрел на свои руки: когда-то, среди сотканного из света ландшафта, они сжимали чудные руки Антинеи. Меня охватила глубокая жалость к моей плоти, великий страх перед тем, чем ей грозили эти грязные города. «Неужели, — думал я, — это тело, это дивное, это бесподобное тело ждет такой удел? Нет, нет! Клянусь тебе, плоть моя, драгоценнейшее из сокровищ, что я избавлю тебя от этой мерзости, и ты не будешь гнить под казенным номером в навозе пригородного погоста. Твои братья по любви, пятьдесят закованных в орихалк рыцарей, ждут тебя, безмолвные и серьезные, в красном мраморном зале. Ты будешь вместе с ними, — даю тебе слово».
«Таинственная любовь»… Стыдиться должен человек, раскрывающий перед всеми тайну своей любви. Сахара окружила Антинею своими непреодолимыми оградами, и потому самые причудливые прихоти этой женщины, в сущности, гораздо целомудреннее и чище наших браков с их бесстыдной публичной роскошью, помолвкой, венчанием и свадебными билетами, извещающими кучку гнусных зубоскалов обоего пола, что в такой-то день и час кому-то будет дано право лишить невинности купленную им грошовую девственницу.
Вот, кажется, все, что я хотел тебе сказать… Ах, да, еще несколько слов. Я только что упомянул о красном мраморном зале. На юг от Шершела, в древней Кесарии, к западу от речки Мазафран, на холме, выплывающем по утрам из розовых туманов Митиджи, стоит таинственная каменная пирамида. Местные жители зовут его «гробницей христианки». В ней погребего тело прабабки Антинеи — Клеопатры Селены, дочери Марка-Антония и Клеопатры Египетской.
Несмотря на то, что этот храм сооружен на пути, по которому проходили завоеватели и разбойники, он все же сохранил вверенное ему сокровище. Никому не удалось вскрыть расписной покой, где лежит, в стеклянном гробу, чудное тело. Но то, что соорудила прабабка, померкнет перед мрачным великолепием ее правнучки. В центре красного мраморного зала, на скале, внутри которой невидимо поет свою жалобную песнь темный источник, приготовлено обширное возвышение. На ней, на орихалковом кресле, с золотым псхентом и уреусом на голове, с трезубцем Нептуна в руке, воссядет удивительная женщина, о которой я тебе рассказал, воссядет в тот день, когда сто двадцать ниш, выдолбленных вокруг ее трона получат каждая свою добровольную и полную жертву.