Атлантида
Шрифт:
— Мне кажется, я вас уже где-то видел. Где же это было? Может, на охоте? Да, да, теперь припоминаю, это было примерно недели две назад. Я шел по тропинке вдоль поля, а потом, заметив колыхание колосьев, решил, что туда забралась косуля… А, вы покраснели, значит, вы поняли, на что я намекаю?
— Во-первых, я не краснел, а во-вторых, господин доктор, мне вовсе не интересно слушать в столь ответственный для меня момент ваш рассказ о том, что вам довелось увидеть на охоте. И мне тем более не понятно, для чего вы соблаговолили осчастливить меня этой историей…
Верный своему нраву, врач спокойно,
— Довольно. Вы просто жалкий комедиант. Когда вы выбрались с поля со своей хорошенькой юной девицей, я долго шел за вами следом. Затем вы пошли прямо по мелководью, что мне очень понравилось. Часа два спустя я вышел к дому вдовы рыбака, где имею обыкновение ночевать, но пристанища там не нашел, ибо вы со своей Дульцинеей опередили меня. Мне удалось лишь выпить несколько стаканов горячего грога в гостиной.
— Но мне по-прежнему не понятно, для чего вы рассказываете мне эту романтическую историю.
— Романтической эту историю я бы не назвал, так же как и сегодняшнюю. Сам черт не разберется, отчего бабы сходят с ума по таким вот безнравственным комедиантам? Вас можно только пожалеть. В конце концов, я — врач, и все эти полугении, наделенные когда-то толикой благородства, но совершенно развращенные обществом, порой заставляют и меня как следует поломать голову. Разоренные женщинами, они жутко опускаются. Но как может дама, красивая и богатая девушка из хорошей семьи, подобная подруге моей жены, связаться с таким субъектом?
Эразм уже не знал, смеяться ему или негодовать.
— Простите меня, — сказал он, — но я решительно не согласен с вашими психологическими умозаключениями. Оставив эту историю на поле — ибо вы не можете требовать от меня, чтобы я принял ее на свой счет, — я хотел бы внести некоторые поправки: я доктор философии, а вовсе не актер. При всем моем уважении к правам вашей жены как подруги детства в отношении той больной дамы, я могу уверить вас, что обладаю на нее не меньшими правами, поскольку даму эту зовут фрау Готтер и, следовательно, она носит мое имя. И плодом нашего супружества являются двое детей. А потому я попросил бы вас, господин доктор, не отвлекаться впредь на мою незначительную особу, а ответить мне, могу ли я привести в порядок неотложные дела, ожидающие меня в Границе, не нарушив своих обязательств в отношении моей жены?
Врач сразу же переменил тон.
— И все-таки вы тот самый человек. Я могу молчать обо всем, но меня вы не переубедите. Такие лица, как ваше, врезаются в память. Но тем не менее все эти новые обстоятельства налагают на меня еще большую ответственность. Вы очень вовремя попали ко мне. Супружеские размолвки, особенно в молодости, случаются не редко, не стоит слишком серьезно относиться к любви. А вот к здоровью, дорогой мой, следует относиться серьезно. Не подумайте только, что я охочусь за пациентами. Состояния моей жены-ирландки вполне достаточно, чтобы безбедно прожить и без всякой врачебной практики. Ваша супруга уже завтра утром будет чувствовать себя нормально. Если вы немного побережете ее, она доживет лет до ста. Но что касается вас, то скажу вам: вы должны начать новую жизнь, и притом незамедлительно, если не хотите через год или два перейти черту, уготованную каждому смертному.
Потом в течение получаса происходило
— Считайте, вам очень повезло, что вы оказались у меня, — заявил он. — Ваши дела обстоят еще хуже, чем я предполагал. С людьми, которые подобно вам растранжиривают свое здоровье, недомолвки ни к чему. От вас ничего не добьешься, пока не выскажешь вам всю правду в лицо. Итак, у вас температура тридцать семь и шесть, верхушки легких поражены, на правом легком тоже есть очаги поражения, тоны сердца не чистые. Если вы хотите сохранить свою жизнь ради жены и детей, вам остается только одно: уехать в Давос, и без промедления.
Того, что обрушилось на меня сейчас, другим хватило бы на многие годы. Впрочем, не так страшен черт, как его малюют. Разве не мерещилось мне на палубе парохода что-то вроде бегства в болезнь? А теперь, когда мне ее навязывают, я предпочел бы от нее отказаться.
— Сию секунду ехать в Давос я никак не могу, — сказал Эразм. — По крайней мере до тех пор, пока не завершу всех дел в Границе и не развяжусь со всеми обязательствами.
— Других задач, иных обязательств, кроме как стать здоровым, — настаивал врач, — у вас нет и не будет.
И Эразму не оставалось ничего другого, как рассказать этому деспоту о своей театральной работе над «Гамлетом» в Границе.
— Все это мне совсем не по душе, — заявил тот. — Но я думаю, что вы сможете продержаться. Итак, завтра генеральная репетиция, а послезавтра, в воскресенье, спектакль. В понедельник вы разберетесь со всеми делами. А во вторник утром явитесь ко мне. С вашей женой я все обговорю сам.
— Значит, я должен оставить ее здесь одну?
— Даже если вы не уедете, я не позволю вам заходить к ней. Сейчас самое лучшее для нее общество — это моя жена, ее школьная подруга. Ваша супруга сможет излить ей душу, а моя жена успокоит ее. Нервный срыв, как то всегда бывает у молодых супругов, замешан на ревности. Но ревность угаснет сама собой, как только ваша жена узнает, в каком вы состоянии и что вам грозит.
— Я требую от вас полной откровенности, — сказал Эразм.
— Что ж, я готов.
— Моей жизни угрожает опасность?
— Все будет зависеть от вас самого. За год в Давосе вы можете стать здоровым. Но если вы будете выходить за пределы разумного, я не ручаюсь за исход.
КНИГА ВОСЬМАЯ
Сравнительно спокойный сидел Эразм в вагоне поезда, мчавшего его в Границ. Отзвуки пережитых событий и только что испытанного потрясения тихо вибрировали в ушах. Думать сейчас о них он не мог, да и не хотел.
Все свершилось так стремительно, что ему недоставало сил уплотнить их и перевести в реальную действительность. Когда он все-таки попытался сделать это, его одолела такая усталость, что ему пришлось — благо он был в купе один — вытянуться на диване. В недавних переживаниях, сменявших друг друга у него в душе, была некая неизменная и, как он признался себе в полусне, благотворная доминанта. Она обещала что-то вроде опоры в бездне, ясную цель вместо болезненной безбрежности и безысходности. Какая-то твердая, сильная рука схватила его, и нечего было и помышлять о сопротивлении ей.