Атлантия
Шрифт:
Я снова напрягаюсь. Наши боги не должны иметь общих черт с богами из верхнего мира: Внизу – тигры и львы с шерстью и когтями, а Наверху – акулы с острыми зубами и пучеглазые рыбы. У наших – скипетры и мечи, а у тех, других, – трезубцы и сети. И сочетание тигра с трезубцем – это тоже святотатство.
– Я хочу подарить тебе эту фигурку, – говорит Элинор.
– Но почему? – спрашиваю я в полном недоумении: ведь это не я, а наша мама читала проповеди, которые так любила слушать Элинор, и не я, а мама помогла выздороветь ее больному ребенку.
– Да потому, что ты дочь Океании, –
Вернувшись на гондоле с уровня мастерских собственно в город, я не иду в свою спальню, но направляюсь прямо в храм. Мне хочется зажечь свечу и посидеть немного под витражами и каменными богами. Я чувствую, что должна показать Невио, что не боюсь посещать храм. Ведь я – единственная оставшаяся в Атлантии наследница своей мамы, а она навсегда будет связана с этим местом.
Я беру свечку: это диск из воска цвета слоновой кости, очень похожий на мыло, которым мы обычно моем богов. И невольно улыбаюсь, вспомнив, как однажды, размечтавшись о мире Наверху, взяла в чулане вместо мыла свечу и, прежде чем поняла свою ошибку, успела натереть богу воском всю голову. Бэй тогда хохотала надо мной до слез.
И тут меня внезапно пронзает боль, такая сильная, что даже дышать становится трудно. Да мне сейчас просто жить – и то больно. Но больше ничего не остается. Если я хочу снова увидеть сестренку, я должна заставить себя жить.
Я опускаю свободную руку в карман и сжимаю подаренную Элинор фигурку Эфрама. Трезубец впивается в ладонь, и я думаю: «Есть три способа проникнуть Наверх: на транспорте Совета, при помощи Майры и через шахтный отсек».
В данный момент, что бы там ни говорил Джосайя, меня больше привлекает последний вариант. Может, потому, что я могу представить, как это будет. Темная вода, плавучие мины, и я плыву между ними, быстрая и сильная.
Какая-то женщина становится рядом со мной возле алтаря.
Она с покрытой головой и в такой неприметной одежде, что жрецы вряд ли смогут сразу ее опознать. Но я знаю, кто она. Мне даже не надо слышать ее голос.
– Сиренам не разрешается заходить в храм, – говорю я.
Это вызывает у Майры тихий смех. Она спокойно и уверенно зажигает свечу. Руки у нее не дрожат, они красивые и гладкие, как у человека, который не знает, что такое тяжелая физическая работа.
– О, – отвечает тетя, – надо было слышать, как ты это произнесла: в голосе ни капли иронии. Ты просто прелесть, Рио. Я таких никогда не встречала.
– Я сейчас всем скажу, что ты здесь, – предупреждаю я. – И подниму шум.
– Не надо, – говорит Майра. – Я сейчас уйду. Но я должна кое-что тебе передать. Под средней скамьей у двери, ведущей в помещение жрецов, ты найдешь то, что оставила тебе сестра. А если ты все же захочешь со мной поговорить, приходи на площадь к дереву Эфрама. Если я тебе понадоблюсь – я всегда буду там.
– Ты мне не понадобишься.
Майра в ответ спокойно кивает и уходит. Меня удивляет легкость, с какой мне удалось избавиться от ее присутствия. Интересно, как часто сирены проникают в храм? Сама я, естественно, прихожу сюда каждый день, да и Совет, кажется, не контролирует передвижения
После ухода тети я пребываю в растрепанных чувствах.
Я решаю, что, как только свеча догорит, сразу же уйду из храма, но, конечно же, у меня не хватает духа так поступить. Вместо этого я иду к третьей скамье, сажусь и склоняю голову, будто молюсь, а сама протягиваю руку под сиденье и некоторое время шарю там. Ага, вот оно: к скамье прикреплен мешок из плотной ткани. Какой тяжелый. Я ощупываю мешок. Кажется, я знаю, что в нем: много маленьких тяжелых кружочков.
Деньги.
Бэй оставила мне деньги?
Может быть, там и записка есть?
Я встаю и с мешком в руке направляюсь к выходу из храма. Мешок самый простой, с такими многие атлантийцы ходят за покупками или носят в них книги. Я надеюсь, что никто не заметит, что я ухожу не с пустыми руками, хотя вряд ли кто-то вообще обратил внимание на мое присутствие в храме. У меня возникает ощущение, что Майра могла приказать всем не смотреть на меня: небось тетя, когда я только вошла сюда, прошептала какое-нибудь заклинание. Это, конечно, тоже противозаконно, как и маленький Эфрам у меня в кармане.
Войдя в свою комнату, я высыпаю содержимое мешка на стол. Я не ошиблась – Бэй оставила мне деньги. И еще что-то, завернутое в коричневую оберточную бумагу.
Сначала я пересчитываю золотые монеты. Всего их пятьсот семь штук – небольшое состояние. Если деньги и впрямь от Бэй, то откуда она их взяла? Не могла же сестра выиграть столько во время состязаний на Нижнем рынке. Или могла? Если да, значит она участвовала в заплывах, о которых я не знала.
Хватит ли этих денег на то, чтобы купить баллон воздуха? И сколько воздуха понадобится, чтобы добраться Наверх? Пока Джосайя сегодня об этом не упомянул, я и не подозревала, что им нелегально торгуют. О пузырьках с ароматизированным воздухом я, естественно, знала, но это ведь совсем другое.
Вторую часть дара Бэй я разворачиваю осторожно, чтобы не порвать бумагу, – вдруг сестренка оставила мне какое-нибудь послание. Однако, увы, не обнаруживаю там ни единого слова, написанного ее аккуратным почерком, только гладкая ракушка. Морские ракушки – редкость, их трудно отыскать даже на Нижнем рынке. Они принадлежат обоим мирам: ведь живые организмы, которые их производят и носят на себе, ползают и по дну океана, и по его песчаным берегам. Ракушка очень красивая: сине-зеленая с коричневыми крапинками – это цвета Великого Раздела.
– Похоже, ты единственный человек в мире, у кого любимый цвет – коричневый, – как-то поддела меня Бэй.
– Такого просто не может быть, – ответила я. – Это противоречит теории вероятности.
– Ладно, может, ты и не единственная в мире, – сдалась сестренка, – но лично я не встречала никого, кто из всех цветов выбрал бы коричневый.
– Наверняка такие люди есть там, Наверху, – возразила я.
И Бэй не стала со мной спорить.
Итак, никакой записки – ни среди монет, ни в ракушке. Ну и где в таком случае гарантии того, что это все действительно передала мне сестра? Может, Майра просто-напросто пытается мною манипулировать?