Атланты
Шрифт:
Разговор прервался появлением седовласого Аркоса.
Старый Аркос был постоянным обитателем дворца. Стражники не осмелились задерживать его, несмотря на указ, а может быть, как раз вследствие указа. Он шествовал в сопровождении воина, горделиво выпрямившись. Борода и волосы его были совершенно седыми; он был одет в белоснежную, без единого узора широкую тунику. Аркос никогда не носил украшений, но осанка и весь его облик были исполнены такого величия и достоинства, что воины невольно расступались перед ним, словно были его свитой.
— Чего тебе надо? Эй вы, кто велел его впустить?
—
— Я отменяю ее!
— Но господин…
— Ты разбогател благодаря своей хитрости, ты сделался самым крупным судовладельцем и самым состоятельным банкиром Посейдониса. Ну что же! С сегодняшнего дня ты больше не богач! Теперь у тебя нет ни золота, ни кораблей! Теперь ты никто!
— Господин, я пришел просить защиты не для своих богатств.
— В самом деле?
— Я давал золото на твои походы, и оно редко возвращалось ко мне. Я оснащал твои флотилии и вооружал твоих воинов. Ты пользовался моим кошельком, и я не жалею об этом. Я скорблю не о себе. В моем возрасте думают разве что о покое, о том, чтобы отойти от дел и достойно проститься с людьми. Нет, не за себя я пришел просить.
— Так за кого же? За кого-то из твоих родственников?
— За моих братьев, пеласгов, живущих в Посейдонисе, твоих верных слуг. Как только я узнал о твоем указе от одного из моих людей, который, к счастью, прочел его одним из первых…
— Уж не купил ли ты какого-нибудь из моих писцов?
— Моя вера в императора была безгранична!
— Если бы не подкупил какого-нибудь дворцового чинушу, тебя бы вытащили из твоей норы. Я дал приказ арестовать тебя, старая лиса! Твое добро слишком роскошно для этого сброда.
— Я опередил твое приказание.
— Я не пойму, чего тебе надо?
— Мне — ничего, повторяю тебе. Если тебе нужна жертва во искупление, я могу ею стать…
— Нет, старик!
— Умоляю тебя, господин мой, останови эту резню! Это непростительное и бессмысленное преступление. Его будут помнить века. Оно покроет мраком твое царствование, слава о котором идет повсюду, и чего ради?
— Твой король не менее коварно напал на нас.
— Форенос — не наш король. Мы живем в Посейдонисе, и тебя, славный император, тебя единственного признаем мы нашим властителем, тебе единственному спешим мы подчиниться, что бы ни случилось.
— Мне единственному спешите вы разве что изменить!
— Неужели мы должны отвечать за двоедушие Фореноса?
— Каждый народ имеет правителей, которых он заслуживает. И значит, он должен искупать их деяния и караться за их ошибки.
— Я не тешу себя надеждой, что сумею переубедить тебя, но, может, мне удастся пробудить в тебе сострадание? Сколько нас, пеласгов, в Посейдонисе — горстка.
— Пятнадцать тысяч.
— Это против трехсот тысяч с лишним! Скажи, разве мы можем что-нибудь? У тебя вполне хватает агентов, чтобы следить за нами, и они достаточно искусны. Доводилось ли им когда-нибудь доносить тебе о каком-либо нашем заговоре или о подозрительном сборище, известна ли тебе хоть одна улика против нас?
— Форенос оскорбил меня в лице моего сына; этого
— Подумай о наших детях, о женщинах, о тех, кого время сделало, как меня, беззащитными! Мы отдадим все наше добро. Дай нам корабль, чтобы мы могли вернуться на родину, и мы покинем Атлантиду, если уж здесь нас считают врагами.
— Чтобы вы пополнили ряды Фореноса?! Седовласый червяк! Прекрати молоть вздор! Вернись на землю! Скоро у тебя не будет родины: останется только выжженная земля, мертвые дома да пустынные набережные, у которых будут догнивать останки вашей флотилии. Ты понимаешь меня? Никто больше не увидит на просторах океана ни единого корабля, идущего под флагом пеласгов. Богатства, которые вы стяжали бесчестьем и хитростью, разделят между собой… ну, хотя бы вот эти два князя, что слушают нас сейчас, наши верные союзники. На то золото, которое останется после смерти ваших богов, они построят храмы во славу наших. Год спустя уже и думать забудут о твоем жалком народишке! Никто не осмелится произнести даже его название!
— Что ж, позволь мне только вернуться к моим людям. С ними я прожил свою жизнь, с ними должен и умереть. Мне не хотелось бы, чтобы они подумали, что мне уготован другой жребий, что мое золото и те милости, которыми ты отличал меня, повлияли на мою судьбу…
Леденящий душу хохот был ему ответом:
— Старый осел! Кто сказал тебе, что ты не встретишься со своими? Следуй за мной, живо! Идемте, мои доблестные князья. Я приглашаю вас на спектакль, который вы не скоро забудете. А после мы вернемся к нашей беседе.
— Куда отвести его, господин?
— Наверх. Предупредите слуг и позовите принца Доримаса. Пойдемте. Не расстраивайся, Аркос, тебя я тоже пригласил.
— Великий, еще есть время, заклинаю тебя, останови это избиение безвинных. Все наше добро за наши жизни!
— Я не люблю заставлять себя ждать даже тех, кто мне прислуживает. Идем.
Те, кто ждал, были странными слугами: почти обнаженные (всю одежду их составляли кожаные набедренные повязки), мускулистые, они стояли возле невысокого круглого бортика, напоминавшего колодец. Когда Нод вошел, они молниеносно склонились в почтительном приветствии и тут же выпрямились, словно для того, чтобы увидеть тех, кто сопровождал императора. Их лица, похожие скорее на физиономии висельников, чем слуг, остались совершенно безучастными.
— Сюда, любезный старик, и успокойся. Впрочем, разве что-нибудь может взволновать твою возвышенную душу?
— Дрожит только моя плоть, душа же спокойна.
— Достойный ответ. Я буду с удовольствием вспоминать о нем.
Нод подтолкнул его к огромному окну, освещавшему залу. Оно выходило в сад: были видны клумбы, на которых искусно выращенные цветы образовывали изображения трезубцев, дельфинов и солнца, аллеи, окаймляемые апельсиновыми деревьями и статуями, расставленными по краям, бассейны, вода в которых принимала лиловый или лазоревый оттенок мозаичной плитки, шумящие фонтаны, пронизанные солнечными лучами и распространявшие повсюду восхитительную свежесть, соцветия экзотических деревьев и в промежутках между их кронами — смеющееся полуденное море.