Атомная база
Шрифт:
— Ее ведь зовут Гудни, — объяснил отец, — а жена прозвала ее Дуду. Так вот у нас и воцарилась Черная Африка. Все дети — бу-бу, ду-ду, бо-бо, ди-ди. На меньшее они не согласны.
Жена строго посмотрела на мужа.
— Ты всегда собираешься так разговаривать с этой девушкой? — Потом повернулась ко мне: — Будьте добры, милочка, унесите пустые тарелки.
Я не боюсь ее
Но я совсем ее не боялась. Даже когда вошла в ее спальню в своих грубых башмаках, неся вычищенные серебряные туфли. Она сидела полуодетая перед большим зеркалом, позади нее стояло другое зеркало. Напевая, она красила ногти на ногах. Теперь, почти без одежды, она показалась мне более толстой, но все же не рыхлой.
Я поставила туфли и собиралась уйти. Она перестала напевать и, глядя на меня в зеркало, спросила:
— Сколько вам лет?
— Двадцать один.
— Вы не получили никакого образования?
— Нет.
— И
— Одну зиму я провела в школе домоводства для молодых хозяек на Севере.
Она повернулась и посмотрела на меня.
— В школе домоводства? Чему же вас там учили?
— Почти ничему.
Она снова взглянула на меня.
— В вас есть какой-то намек на образованность. Образованные девушки никогда не должны выглядеть образованными. Я не выношу женщин с ученым видом. Это — коммунизм. Посмотрите на меня: я кончила полный курс гимназии, но по мне этого не видно. Женщина должна быть женственной. Покажите-ка ваши волосы, милочка.
Я подошла к ней, и она стала разглядывать мои волосы. Я спросила, не думает ли фру, что волосы фальшивые, или, может быть, она боится, что у меня вши?
Преисполненная собственного достоинства, она откашлялась и оттолкнула меня от себя.
— Не забывайте, что вы служите в моем доме.
Я повернулась и хотела молча уйти, но ей, вероятно, стало жаль меня, и в утешение она сказала:
— У вас густые волосы, но они какие-то грязно-желтые. Вам не мешало бы мыть их чище.
— Я мыла их позавчера, перед отъездом, — ответила я. И это была сущая правда.
— Коровьей мочой?
— Зеленым мылом.
— Я повторяю, вам следовало бы мыть их чище.
Когда я уже выходила из комнаты, она опять окликнула меня и спросила:
— Какие у вас взгляды?
— Взгляды? У меня? Никаких.
— Очень хорошо, милочка. Надеюсь, вы не из тех, кто корпит над книгами.
— Мне случалось проводить ночи над книгами.
— Боже, помилуй вас! — сказала фру и посмотрела на меня со страхом. — Что же вы читаете?
— Все, что придется.
— Все, что придется?
— В деревне читаешь все: начинаешь с саг, а потом что попадется под руку.
— Но, надеюсь, не коммунистическую газету?
— В деревне мы читаем только те газеты, которые получаем бесплатно.
— Берегитесь, как бы вам не стать коммунисткой, — сказала фру. — Я знала одну крестьянскую девушку, которая читала все, что придется, и в конце концов стала коммунисткой.
— А я хочу научиться играть на органе.
— Да, теперь я вижу, что вы действительно приехали издалека. Идите, милочка!
Нет, я совсем ее не боялась, хотя она и в родстве с членами правительства, а я только дочь старого Фалура из Эйстридаля, который хочет построить церковь для господа бога, а лошадей круглый год держит под открытым небом.
Она из фарфора, я из глины.
Глава вторая
Этот дом и наш хутор
Кухарка объявила мне, что состояла уже во многих общинах и наконец нашла такую, где проповедуется истинное христианство. Эта религия возникла в Смоланде, [6] и шведы не жалели на нее денег. Затем она пропутешествовала через Атлантический океан и теперь именуется в честь какого-то американского города, длинного названия которого я так и не запомнила. Кухарка уговаривала меня пойти с ней на собрание. Она сказала, что, до тех пор пока не попала в эту американо-смоландскую общину, она ни разу не получала полного отпущения грехов.
6
Область в Швеции.
— Какие же у вас грехи? — полюбопытствовала я.
— Я была ужасной грешницей. Но пастор Домселиус говорит, я могу надеяться, что года через два начну прыгать.
По американо-смоландской религии, прыгать начинают, когда становятся святыми. Но грехи, видимо, так отягощали эту и без того тяжеловесную женщину, что ей очень трудно было бы подняться в воздух… Когда я созналась, что на моей совести нет никаких грехов, она посмотрела на меня с сожалением и страхом и предложила помолиться за меня, уверяя, что это поможет, ибо бог американо-смоландской общины с ней особенно считается и делает все так, как она говорит. Ей было запрещено брать с собой на вечерние собрания маленькую воспитанницу, но перед уходом она подымала малютку с постели и заставляла ее подолгу стоять на коленях в легонькой ночной рубашке с крапинками, молитвенно сложив ручки, бормотать нудные псалмы об Иисусе, признаваться в бесчисленных грехах и заклинать Спасителя не карать ее. Дело кончалось тем, что слезы лились ручьями по щекам бедного ребенка.
К вечеру вся жизнь в доме замерла. Я осталась одна в этом новом мире, который за какой-то день превратил мою прежнюю жизнь в туманное воспоминание, я бы даже сказала — в сагу, которую я когда-то прочитала в старой книге.
Два зала — один,
7
Хадлгримур Пьетурссон (1614–1674) — автор популярных в Исландии псалмов.
Труп ночью
Наконец я ушла к себе, проиграла на фисгармонии две-три мелодии, какие знала еще дома, и одну, какую обычно играют те, кто не умеет играть. Мне стало стыдно, что я такая необразованная, и я взяла какую-то скучную просветительную книгу, выпущенную издательством «Мауль ог меннинг». [8] Если ее прочесть, то, наверно, можно стать образованным человеком.
Так прошел вечер. Постепенно все домочадцы начали возвращаться домой. Сначала из американо-смоландского ведомства по отпущению грехов явилась кухарка, затем один за другим вернулись дети и, наконец, хозяева. Мало-помалу дом затихает, и только тот, кого жду я и горячий ужин, все не идет. Уже три часа ночи. Я брожу по дому, чтобы не заснуть, и наконец падаю в глубокое кресло. В четыре часа раздается звонок, я бегу, на ходу протирая глаза, и открываю входную дверь. На пороге стоят два полицейских и держат безжизненное тело. Они официальным тоном произносят «добрый вечер», спрашивают, живу ли я в этом доме и нельзя ли оставить в передней небольшой труп.
8
«Mal og Menning» («Язык и культура») — прогрессивное исландское издательство.
— Смотря чей это труп, — заявляю я.
Они отвечают «потом разберетесь»; бросают труп на пол, козыряют, говорят «спокойной ночи» так же официально, как они только что сказали «добрый вечер», садятся в автомобиль и уезжают. Я закрываю дверь.
А мужчина, если его можно назвать мужчиной, лежит на полу. Он еще не достиг того возраста, когда юноши начинают бриться. У него голова отца, но светлые детские локоны. Его пальто и новые ботинки в грязи, щека испачкана, будто он спал в луже или валялся в блевотине. Что мне делать? Я наклонилась над ним: он дышал. Кроме запаха блевотины, от него несло еще табаком и водкой. К счастью, на деревенских праздниках мне приходилось видеть мужчин, сраженных «Черной смертью», [9] и я знала, что нужно делать в таких случаях. Я решила оттащить его в комнату и не будить элегантных и образованных родителей, владельцев этого чудесного дома, более великолепного, чем царствие небесное. Я слегка потрясла его, но он только хрюкнул и приоткрыл глаза, ровно настолько, что стали видны белки. Я намочила в холодной воде губку и вытерла ему лицо. Он выглядел невинным добрым ребенком, ему было, пожалуй, шестнадцать, самое большее — семнадцать лет. Он лежал, раскинув руки, совсем как мертвый, и только чуть слышно дышал. Когда я попыталась поднять его, голова безжизненно запрокинулась назад. Тогда я взяла его на руки, отнесла в комнату и положила на постель. Сняла с него пальто и ботинки, расстегнула кое-где пуговицы, но не решилась совсем раздеть этого семнадцатилетнего юношу, хоть он и был все равно что мертвый. Его младший брат спал в другой постели; он даже не проснулся.
9
Так в Исландии называют дешевый сорт водки.