Атомная база

Лакснесс Халлдор

— Девочка моя, Альдинблоуд, мне так хотелось бы что-нибудь сделать для тебя.

— Все-таки надо было уехать в Австралию. — Она снова впала в полубессознательное состояние. Я испугалась: уж не умерла ли она. Но она вдруг заговорила: — Угла, расскажи что-нибудь о деревне.

— Что же ты хочешь послушать о деревне?

— Расскажи мне о ягнятах.

Я увидела в ее глазах слезы. А тот, кто плачет, не умирает. Слезы — это признак жизни. Если ты плачешь, значит, твоя жизнь еще чего-то стоит.

И я начала рассказывать ей про ягнят.

Глава семнадцатая

Девушка ночью

В месяц Торри, [35] о котором давно забыли в городе, я окончательно убедилась в том, что беременна.

В сущности, все стало ясно гораздо раньше. Все, о чем было написано в книгах для женщин, происходило во мне, и мне казалось, даже еще более бурно. Иногда всю ночь я видела его во сне, он был страшен, я вскакивала, зажигала свет и не могла уснуть до тех пор, пока не давала самой себе обещание пойти к нему, попросить прощенья за то, что в новогоднюю ночь я закрыла перед ним дверь, умолять его что-нибудь для меня придумать.

35

Начало месяца Торри по староисландскому календарю соответствовало середине января, окончание — середине февраля.

А наутро мне казалось, что я его не знаю, что он не имеет ко мне никакого отношения, что ребенок только мой. Мне вообще думалось, что у мужчин детей не бывает, что женщины рожают детей, подобно деве Марии, изображаемой на всех картинах с младенцем на руках. Кто-то невидимый является отцом всех детей, а роль мужчины случайна. Я понимала первобытных людей, у которых ребенок не связывал между собой мужчину и женщину. Я говорила себе, что он никогда не увидит моего ребенка и никогда не будет называться его отцом. Не пора ли вообще принять закон, запрещающий мужчинам называться отцами своих детей? Но, подумав хорошенько, я пришла к выводу, что дети, в сущности, не принадлежат и матерям. Ребенок принадлежит самому себе, и по закону природы мать в какой-то степени принадлежит ему, но только до тех пор, пока она ему нужна. Она — собственность ребенка, пока он растет в ее чреве, пока он ест или, вернее, пьет ее в первый год своего существования. Ответственность за детей лежит на обществе, если оно вообще несет какую-либо ответственность, если вообще кто-нибудь перед кем-нибудь ответствен.

Но по вечерам, возвращаясь от органиста, я невольно шла по одной определенной улице и смотрела на один определенный дом, на одно определенное окно, где иногда горел свет, а иногда было темно. Я замедляла шаг, но вдруг мне начинало казаться, что на меня устремляются взоры из всех бесчисленных окон, я бежала без оглядки и останавливалась от сильного сердцебиения только на другом конце улицы. Просто невероятно, сколько разных чувств может жить в женщине, особенно ночью.

Не потому ли я захлопнула дверь перед его носом, что тогда еще не была уверена в своей беременности? И не потому ли я теперь тоскую о нем, что окончательно уверилась в этом и хочу свалить на него ответственность, может быть, даже потащить его к алтарю? Женщина думает так отвратительно потому, что она во власти своего ребенка, он хочет пить ее, она вынуждена найти себе раба и вместе с ним создать молочную лавку, называемую браком; когда-то это было таинством, единственным таинством, на которое плевали святые. И вот она, несчастная, носит в себе окаменевшую любовную тоску, как своего рода опухоль нервной системы, носит под сердцем живого ребенка и являет собой укор богу и людям, вызов обществу, которое безуспешно пытается освободить ее от рожденного и нерожденного. Короче говоря, я люблю его. Я захлопнула дверь перед ним потому, что в душе женщины живет много различных чувств, и вот теперь у меня нет никого, кто бы возил моих близнецов.

Нет! Я поворачиваю снова на ту же улицу. Беременная девушка может выйти замуж за кого угодно, ей, как и природе, почти безразлично, кого пастор запишет отцом ее ребенка. Но несмотря ни на что, я люблю его. Люблю этого человека, молчаливого, застенчивого, умного, чистого, имеющего призвание, о котором он не хочет говорить; его, бросающего украдкой горячие взгляды, не жгущие, а обволакивающие. С ним всегда хорошо, сколько бы он ни молчал. Среди всех остальных девушка видит только его и молча идет за ним. Он кладет ее к себе в постель, не сагитировав предварительно газетной статьей. Что может быть более естественно? И когда я закрыла перед ним дверь в новогоднюю ночь, он все же остался со мной. Он остался со мной потому, что я его не впустила. Если бы он попытался убедить меня какими-нибудь доводами или смягчить мольбами, я, может, и впустила бы его, но, уйдя утром, он не остался бы со мной. Он убедил бы только мой рассудок. А теперь, если я встречу его, я не дам ему понять, что я беременна, и даже не намекну, что он

должен на мне жениться. Но я скажу ему: «Я люблю тебя и поэтому ничего от тебя не требую». Или: «Я люблю тебя и поэтому не хочу выходить за тебя замуж».

Другая девушка ночью

Однажды на ступеньке какого-то дома я вижу женщину. Она держится руками за окровавленную голову и громко рыдает в ночной тишине. Раскрытая сумка валяется на тротуаре, будто кто-то швырнул ее; зеркальце, губная помада, носовой платок, пудреница и деньги разбросаны вокруг. Из дома доносится пение. Я подхожу к женщине, чтобы спросить, что случилось. И узнаю Клеопатру.

— Это ты, возрожденный Скарпхедин? Вот уж не думала, что это ты сидишь здесь и хнычешь.

— Да, это я.

— Что с тобой случилось?

— Они избили меня и выгнали.

— Кто?

— Конечно, исландцы, проклятые исландцы.

— Почему же?

— Они не хотели платить. Сначала заманили меня. А потом отказались платить. Убила бы этих проклятых исландцев, by golly. [36]

— Но это же наши земляки.

— Наплевать. Они не хотят платить. Бьют, выбрасывают людей на улицу, а сами жуют табак.

— Может, позвать врача, Патра, или заявить в полицию? Или хочешь, я отведу тебя домой?..

36

Ей-богу (англ. разг.).

— Нет, нет, нет! Никакого врача и никакой полиции! И не нужно отводить меня домой.

— Домой, к нашему органисту.

— У меня нет дома, и меньше всего я хочу идти к органисту, хотя я четыре года ночевала у его матери, потому что он святой человек. Все было о'кей, пока были американцы. А теперь их осталось мало, и у каждого есть своя постоянная подружка. И мне приходится опять, как в молодости, гулять с исландцами, которые жуют табак, бьют и не хотят платить. О мои дорогие американцы! Боже, сделай так, чтобы они поскорее вернулись с атомной бомбой.

— Помилуй тебя бог, Клеопатра! Скарпхедин ни за что бы так не сказал, даже когда сжигали Ньяля и когда Топор Риммугигур рассекал ему голову.

— Если уж мне нельзя даже быть sorry, [37] тогда проваливай…

Из носу у нее течет кровь, глаз подбит, от нее слегка попахивает водкой, но она почти трезва; очевидно, от побоев хмель прошел. Я собираю ее вещи в сумку, даю ей платок, чтобы вытереть кровь с лица — он сразу же намокает, — убедившись таким образом, что кровь и слезы Клеопатры имеют такой же химический состав, как и у всех других девушек, я, поколебавшись немного, предлагаю ей пойти ко мне ночевать, и она призывает на меня благословение бога-отца и сына и не знаю, чье еще. Как правило, люди с подмоченной репутацией чрезвычайно религиозны. Она встает, вынимает губную помаду и зеркальце и при свете фонаря красит губы. В ночном, полном зла мире это действие производит на меня впечатление поступка большой моральной силы. И мне становится стыдно, что я такое ничтожество.

37

Грустная, печальная (англ.).

Она жалеет, что была так непредусмотрительна при американцах и не позаботилась о приличном жилье для себя. Так глупо было надеяться на то, что война будет продолжаться вечно. Когда они устраивали party [38] в своих чудных бараках с cosy [39] уголками и fancy [40] освещением — вот это была жизнь! Да!

Она начала с липового полковника где-то между Хафнарфьордом и Рейкьявиком, а кончила настоящим полковником с седыми волосами и диабетом. Она была на вечере у янки вместе с премьером — американцы ведь либералы, потому что у них есть атомная бомба и они не делают различия между премьер-министром и уличной девкой.

38

Вечеринки (англ.).

39

Уютный (англ.).

40

Волшебный (англ.).