Атомы у нас дома
Шрифт:
Я часто встречалась с молодежью из физического корпуса в доме профессора Кастельнуово. Дом его всегда был открыт для друзей и знакомых в субботу вечером. Я стала бывать у них еще за год до того, как Ферми переехал в Рим. Кто-то сказал мне, что один из моих преподавателей всегда бывает на этих субботах у Кастельнуово.
Зимой 1925/26 года Энрико Персико, тот самый, который дружил с Ферми в лицее, читал вводный курс математики в университете для студентов химического и общеобразовательного факультетов, и мне полагалось его слушать. Отношения между преподавателями и студентами в мое время были в высшей степени официальными.
Меня разбирало любопытство посмотреть, как держится преподаватель в гостях, и, предвкушая удовольствие похвастаться моей встречей с нашим белокурым ментором перед товарищами однокурсниками, я уговорила родителей пойти к Кастельнуово, тем более что они нас уже давно к себе звали.
В маленькой гостиной Кастельнуово на составленных в круг обитых зеленым плюшем стульях сидело человек десять-двенадцать, все люди немолодые. Стулья были низенькие и узкие, стены без всяких украшений. Матовые лампочки, прятавшиеся среди бесчисленных стеклянных подвесок свисавшей с потолка люстры, тускло светили на эти седые головы.
Большинство мужчин, так же как и мой отец, носили бороды; почти все женщины, так же как и моя мать, были в черном. Мужчины эти были великие итальянские математики того времени. Некоторые из них пользовались мировой известностью: Вольтерра, Леви-Чивитта, Энрикес. В Италии они были знаменитостями. Математика в то время привлекала к себе самых способных людей, и этот кружок математиков, прославившихся своими талантами, своими открытиями и трезвыми взглядами, пользовался всеобщим уважением.
Каждую субботу они собирались у Кастельнуово по-семейному, с женами и детьми, провести нисколько часов в дружеской обстановке, в приятельской беседе с близкими друзьями. Разговаривали о том, о сем, о разных событиях в университетской семье — у кого кто родился, кто умер, о том, кто за кем ухаживает, кто женится, о том, что нового делается на факультете, рассказывали о новых открытиях, о новых теориях и о восходящих светилах в науке.
Когда я, первокурсница, вошла с родителями в гостиную Кастельнуово, меня охватило чувство робости перед этими великими людьми, и я вздохнула с облегчением, когда мне сказали, что я могу пойти в столовую.
За обеденным столом, покрытым зеленой скатертью, сидела целая компания молодых людей и девушек. Я уселась между Персико и розовым, похожим на херувима Эдоардо Амальди, тем самым, который спустя год откликнулся на призыв Корбино к одаренным студентам. Мои профессор математики очень милостиво заметил мое присутствие и пожал мне руку. Но он, по-видимому, стеснялся и держал себя несколько натянуто весь вечер, хотя все мы весело болтали и играли в разные игры.
Часов в десять служанка Дэзи поставила на мраморную полку буфета поднос с печеньем и фруктовым соком. Это была добрая старушка, которая обращалась с нами, молодежью, запросто, словно она всех нас знала с колыбели.
— Сок-то, смотри не разлей! — заметила она Джине. Потом, погладив пухлой рукой свой белый фартук, промолвила:
— Ну, доброй ночи всем! Желаю вам хорошо повеселиться! — и, покачивая своими толстыми боками, она удалилась.
Компания эта мне очень понравилась, и в тот год я часто ходила к Кастельнуово с сестрой Анной, которую, бывало, приходилось тащить силком, потому что она со своим артистическим темпераментом смотрела на все эти точные науки свысока.
— Не понимаю, и что ты только находишь
На следующую осень в компании «логарифмов» произошли некоторые перемещения: Персико уехал из Рима, он получил кафедру теоретической физики во Флоренции; теперь за круглым столом Кастельнуово приходили посидеть Ферми и Разетти. Время от времени кто-нибудь приводил с собой нового товарища; так в одну из суббот среди нас появился Эмилио Сегре; это был студент Технического училища, года на два старше Амальди и меня. Он не был на той лекции по электричеству, когда Корбино взывал к даровитым студентам, и ничего об этом не слыхал. Но когда он познакомился у Кастельнуово с Ферми и Разетти, он явно заинтересовался этой новой школой физиков.
Эмилио Сегре хорошо разбирался в людях. Хоть он терпеть не мог разные глупые шутки и забавы и презирал игру «в блошки», придуманную Ферми, которая заключалась в том, чтобы пускать по столу монетки так, чтобы они подпрыгивали, хоть он и не понимал, как может Ферми так по-детски гордиться тем, что он всегда выходит победителем, он все же сразу угадал, что Ферми и Разетти — люди незаурядные, совсем не такие, как это могло показаться на первый взгляд.
Сегре был не из тех людей, что приходят к быстрым умозаключениям или принимают на веру то, что им говорят другие. Чтобы составить себе правильное суждение об этих двух физиках, он стал посещать семинары, которые, они вели в университете, и с каждым разом все больше поражался тому, что «в физике, оказывается, есть люди, которые знают, о чем говорят».
Сегре был человек осторожный. Он долго раздумывал, стоит ли ему бросать технику и переходить на физику. Он советовался об этом с одним из своих товарищей по училищу, которого считал очень умным, с Этторе Майорана. Он начал читать книги по физике. В сентябре 1927 года он поехал вместе с Ферми и Разетти на озеро Комо на международный съезд физиков-атомников. На берегах этого романтического озера собрались все светила ученого мира.
— А кто этот человек с таким кротким видом и непонятным произношением? — спросил Сегре у своих менторов.
— Это Бор.
— Бор? А кто он такой?
— Неслыханно! — возмутился Разетти. — Да что же, вы никогда не слыхали об атоме Бора?
— А что это за штука, атом Бора?
Ферми рассказал, что это за штука. Тогда Сегре стал расспрашивать о других физиках и об их открытиях. Комптон, Лоренц, Планк, эффект Комптона, постоянная Планка… Сегре узнавал массу нового о физике. И ему это очень правилось.
Когда в ноябре начались занятия, Сегре был уже зачислен на четвертый курс физического факультета. За ним вскоре последовал и Этторе Майорана. Римская школа, о которой мечтал Корбино, уже пустила ростки.
Шли годы. Много народу приезжало поработать в Риме; привлеченные славой Римской школы, приезжали юноши — студенты, аспиранты итальянских университетов и окончившие курс за границей. Они приезжали и уезжали. Но первоначальная группа — Ферми, Разетти, Сегре и Амальди, те, кого Корбино называл «мои мальчуганы», — оставалась: они были ядром этой ячейки, которую на протяжении многих лет тесно объединяла дружная согласованная работа. Они так подходили один к другому, так хорошо дополняли один другого, что тесные отношения, установившиеся между ними, с годами перешли в прочную, неразрывную дружбу.