Атомы у нас дома
Шрифт:
Понтекорво нашел то, что искал. Он очутился в стране, где не приходится стыдиться профессии физика. Физики в Советском Союзе («все физики», — подчеркнул он в своем эмоциональном обращении к зарубежным коллегам) сознают первоочередное значение, какое придается в их стране мирному использованию атомной энергии. «Не случайно, — подчеркивал он, — первое применение мирной атомной энергии произошло именно в Советском Союзе, несмотря на то, что сразу после войны он еще отставал в области общего развития атомной энергии».
Передо мною веером лежат оттиски новых работ Понтекорво: «Одномезонная и безмезонная аннигиляция антинуклонов» — быстрый, заинтересованный отклик на сообщение на ту же тему Чемберлена,
Дело ведь не в том, где ученый работает, а в том, что он чувствует. Речь идет о самых простых вещах — о том, чтобы плоды науки перестали быть угрозой человечеству и безраздельно стали его благом.
Люди, определяющие внешнеполитический курс США, пытаются проводить «политику силы» и в настоящее время, хотя бессмысленность ее стала теперь еще более очевидной. Это не может не сказаться на усилении того расслоения среди американских ученых, которое сейчас приобретает все более определенные формы. Люди честной души и открытого сердца один за другим переходят в лагерь активных борцов за безоговорочное запрещение атомного оружия, во всяком случае за немедленное прекращение варварских его испытаний.
Необходимо помнить о том, что многие факты и события в книге «Атомы у нас дома» освещены автором в искаженном виде, ряд оценок и мнений явно тенденциозен. Однако советский читатель извлечет из этой книги еще один, быть может, небесполезный урок: на конкретном примере познакомится с изнанкой буржуазной «демократии», убедится в том, как нелегко отнюдь не худшим представителям буржуазной интеллигенции выбраться из тенет [4] , которые беззастенчиво раскидывает лживая буржуазная пресса.
4
Тенета — сеть, сетка. — Прим. верст.
И все же рано или поздно, но все «люди доброй воли» пробьются сквозь эти ядовитые облака клеветы и дезинформации. Все, что есть светлого и честного в мире науки, неизбежно придет в лагерь мира и подлинного прогресса. Этот процесс так же неодолим, как само движение человеческого общества к высшим формам его развития — к коммунизму.
О. Писаржевский
От автора
На спортивной площадке Чикагского университета стоит старое, полуразвалившееся здание, некое подобие средневекового замка
Автобусы с туристами останавливаются перед этим зданием. Гиды показывают туристам доску на наружной стене:
Это — метрическое свидетельство о рождении атомной эры.
Первый атомный котел был построен небольшой группой ученых на закрытом теннисном корте, под трибунами футбольного стадиона. Работу вели в строжайшем секрете и с лихорадочной поспешностью, потому что дело было неотложной важности. Вторая мировая война была в полном разгаре. Люди, работавшие на корте, знали, что их исследования позволят создать атомное оружие.
Ученые в первый раз привели в действие свой котел 2 декабря 1942 года. Это были первые люди, на глазах у которых материя, подчиняясь их воле, начала бесперебойно отдавать скрытую в ней энергию. Мой муж был их руководителем.
Книга эта — история нашей с ним жизни, той работы, которая позволила осуществить опыты на корте, событий, которые произошли до и после этого. История эта начинается в Италии, где я родилась и где прошли первые тридцать лет моей жизни.
Часть первая
Италия
1 глава
Первые встречи
Как-то раз в воскресенье весной 1924 года друзья пригласили меня поехать за город, и мы уговорились встретиться у трамвайной остановки на одной из римских улиц. Вместе с моими друзьями пришел коротконогий молодой человек в черном костюме и черной фетровой шляпе, немножко сутулый, с вытянутой вперед шеей. В Италии черный костюм носят в знак траура после смерти кого-нибудь из близких, и я потом узнала, что у этого молодого человека недавно умерла мать. Волосы у него тоже были черные и густые, лицо смуглое. Моим друзьям, когда они знакомили нас, видимо, хотелось произвести на меня впечатление:
— Это многообещающий физик, ему всего двадцать два года, а он уже преподает в университете!
Тут мне стало понятно, почему этот молодой человек так странно держится, но двадцать два года казались мне весьма почтенным возрастом — в такие годы пора уже чего-то достичь! Мне в то время было шестнадцать.
Он пожал мне руку и дружески оскалился. Никак иначе нельзя назвать это подобие улыбки: губы у него были необыкновенно тонкие, а между верхними зубами торчал, нелепо выдаваясь вперед, молочный зуб. Но глаза у него были веселые, живые, посаженные необыкновенно близко один к другому и, в противоположность темным волосам и смуглому цвету лица, серо-голубые.
— Нам хочется куда-нибудь на воздух, подальше от домов, — сказали мои друзья.
Окрестности Рима чудесны, и сообщение очень удобное. Можно поехать на электричке на запад до самого берега темно-синего Тирренского моря и его знойных песков. Можно двинуться на юг по старой железной дороге Вичинале в какой-нибудь из многочисленных городков, лепящихся на холмах вокруг Рима, или просто трамваем или автобусом добраться до конечной остановки, а там только пройти немножко — и вы очутитесь в укромной лощине, где в тени дубов и буков поет ручей. Наконец, можно пойти по старой римской дороге мимо залитых солнцем древних развалин и широко ветвистых пиний или подняться на вершину каменистого холма и укрыться в прохладную мирную сень старого монастыря, спрятавшегося за темными кипарисами.