Атрибут власти
Шрифт:
– Я не совсем понимаю, что нам нужно делать, – признался Аркадий Яковлевич, – о нем и так пишут все газеты.
– Нужно сделать из него настоящего героя, – пояснил Курылович, – подать историю его исчезновения как истинную трагедию, рассказать о ней так, чтобы все вокруг плакали. Устроить вокруг нее настоящий ажиотаж.
– Зачем? – спросил Холмский. – Вы можете мне сказать – зачем?
– Сначала назовите сумму, – предложил Курылович, – а потом мы обсудим и этот вопрос.
– Смешная цена. Про него будут писать бесплатно. Ну, предположим, сто или двести тысяч долларов. Каков
– Четыреста тысяч, – сообщил Курылович ошеломляющую цифру. – Но вы распишетесь за пятьсот.
– Полмиллиона долларов за то, чтобы газеты писали об этом пропавшем журналисте? Вы считаете меня сумасшедшим? Скажите, зачем вам это нужно?
– Мы выплатим вам деньги в три этапа, – проигнорировал его вопрос Курылович. – Выплаты будут наличными. Вы опять сомневаетесь?
– Нет, – хрипло ответил Холмский, – я уже не сомневаюсь. Вы деловой человек, Курылович. Только удовлетворите мое любопытство. Зачем вам все это нужно?
– Может, кто-то хочет сделать из него идола. Или создать новую легенду, – пожал тот плечами. – А зачем вам ненужные сомнения? За такие деньги можно раскрутить любое ничтожество, сделать из олуха настоящего гения. Разве не так?
– Так. Но Абрамов уже давно популярный человек. Его и так все хорошо знают. Кроме того, о нем сейчас бесплатно пишут все газеты, о нем говорят на всех каналах. Зачем тогда платить такие деньги?
– Интерес может пропасть, а вам его нужно искусственно поддерживать. Я не понимаю ваших вопросов, господин Холмский. Вы отказываетесь?
– Конечно нет. Я согласен на все ваши условия. Если нужно сделать из этого Абрамова нового мессию, за такие деньги я постараюсь таким его и представить. В общем, я согласен на все ваши условия. Но когда мы закончим, обещайте, что вы удовлетворите мое любопытство.
– После того как все закончим, – подтвердил Курылович. Он тоже был готов на любые условия, лишь бы начать работу. Потом можно будет придумать все, что угодно…
– Вы хотите, чтобы мы раскрутили самого Абрамова или историю его исчезновения?
– Мне важно, чтобы о нем появилось как можно больше материалов. Любых. И в любых комбинациях.
– Мы все сделаем, пан Курылович. Когда вы привезете деньги?
– Первый транш в понедельник. Сто пятьдесят тысяч долларов.
– Договорились. Можете не сомневаться, мы сделаем из него настоящего героя. Хотя я все равно не понимаю, зачем вам это нужно. Но кто платит, тот и заказывает музыку.
Через два дня Курылович передал Холмскому деньги и честно вычел из этой суммы тридцать тысяч долларов, как раз те двадцать процентов, которые сразу зарезервировал для себя. И улетел на следующий день в Польшу, чтобы снова вернуться в Москву через две недели и выплатить следующие сто пятьдесят тысяч, опять же вычтя из них тридцать.
В этот день Гейтлер и Дзевоньский, оставаясь в загородном доме, сражались в шахматы. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал на экран монитора, наблюдая за находившимся в подвале журналистом. Видеокамера была установлена почти под потолком и замаскирована под обычный кронштейн. Ее прикрепили к вбитой в
Вечером, к пяти приехал Карл Гельван. Раз в день он появлялся в доме, привозя продукты заключенному. Кухарка была из дома удалена, домработница, обычно убиравшая в комнатах, – получила бессрочный отпуск. Гельван сам спускался вниз, относил питье и пищу для заложника, забирал пустую тару, дважды менял кассеты в биотуалете. Казалось, все идет по намеченному плану. В первые дни было заметно, как Абрамов нервничал. Но затем он несколько успокоился и даже попросил газеты. Ему дали старые журналы и две книги по шахматам, чтобы узник мог чем-то заполнить досуг. Еду для заложника приходилось готовить Дзевоньскому самостоятельно, что последнего явно раздражало. Гейтлер с ироничным любопытством наблюдал за действиями своего партнера. Он понимал чувства Дзевоньского. Однако чем больше людей окажется посвященными в тайну исчезновения журналиста, тем более возрастет риск свести на нет всю операцию, так интересно продуманную Гейтлером.
В этот день Гельван приехал в подавленном настроении. Это было заметно по тому, как он вошел в комнату, как уныло поздоровался с Дзевоньским и кивнул Гейтлеру.
– Что произошло? – полюбопытствовал Дзевоньский, сразу обративший внимание на состояние своего помощника.
– У меня неприятности, – коротко сообщил Гельван. Он не садился без разрешения шефа и потому стоял, глядя на него.
Тот раздраженно махнул рукой:
– Садись и рассказывай.
Гельван сел на краешек дивана. Гейтлер с интересом наблюдал за ним. По негласной договоренности все трое говорили по-русски, чтобы улучшить произношение.
– Говори, – потребовал Дзевоньский. Он сидел в кресле в мягких серых брюках и темном джемпере с белым медведем на груди.
– Я заказывал сегодня еду, – сообщил Гельван, – просил, чтобы привезли побольше хлеба и воды. Четыре ящика. Для вас и для него, – он показал вниз, – а потом меня позвали в другую комнату.
Было очевидно, что он не решается сказать главное.
– И что случилось? – не выдержал импульсивный Дзевоньский. – Нужно говорить быстро. Как это по-русски? Четко.
– Более конкретно, – подсказал Гейтлер.
– Да, – кивнул Дзевоньский, – более конкретно.
– У меня на столе лежали газеты, – наконец решился Гельван, – все газеты, в которых было написано об Абрамове. И я оставил их, когда спустился вниз, в ресторан. В это время ко мне в кабинет вошла Ксения и увидела эти материалы. Я в них про Абрамова подчеркивал синим карандашом. Когда я вернулся, она меня спросила, почему я так интересуюсь судьбой этого журналиста. Сказала, что знает немного его жену. Ее сестра дружит с ней.
– Ну и что? – рассудительно отозвался Гейтлер. – Вы смотрите телевизор, и вам интересно, что происходит с популярным журналистом. Напрасно вы так нервничаете.