Атрибут власти
Шрифт:
– Только они. У них такие возможности, другим и не снились. Любой фильм могут раскрутить так, чтобы все ринулись в кинотеатр. А потом выясняется, что картина – настоящее дерьмо, но за это уже никто не отвечает. Так и с этим журналистом. Когда его освободят, то, наверное, дадут «Героя» за мужество, хотя он обычный репортер со средними способностями.
– Все равно ты у нас лучший. И все знают, что ты настоящий журналист со своим неповторимым лицом. Давай выпьем за тебя…
Они снова выпили. Горбунков до дна, Габуния чуть пригубив.
– Так тебе платит канал? – уточнил Габуния.
– Нет, – рассмеялся
– Кто это?
– Холмский. Наш дорогой Аркадий Яковлевич. Все журналисты у него в кармане. Он может поднять любого и сделать миллионером, а может опустить, как в тюряге, и сделать нищим. В общем, он наш «крестный папа» и руководитель нашего «профсоюза» пишущих журналистов. Я имею в виду тех, кто получает от него гонорары.
«Профсоюз продажных журналистов, – подумал Габуния, – хотя почему я их осуждаю? Я ведь сам получаю заработную плату в двух местах. У государства и в своей газете. Каждый устраивается, как может. Хотя методы Холмского вызывают омерзение. Я, по крайней мере, работаю на свою страну, а он на любого, кто даст больше денег».
– Ты даже не представляешь, как мы работаем, – осмелел Горбунков. – Холмский дает направление и подсказывает, в каких изданиях нужно разместить статьи. И ни одного отказа. Любая газета, любой журнал берут мои статьи после рекомендации Холмского. Иногда я думаю, что при желании он может сделать героя из обычного человека и развенчать любого политика, размазав его по земле.
– У каждого свои методы, – философски заметил Габуния, – ты думаешь, он тоже выполняет чей-то заказ?
– Конечно. Он же не станет платить свои деньги. Это просто не тот человек. Иногда бывает обидно. Я думал, что мои статьи будут переводить на основные языки, перепечатывать в американских и европейских газетах. А приходится работать на такую гниду. Вот что я тебе скажу. Сегодня никому и ничего не нужно. И все журналисты никому не нужны. Вокруг одна муть, все пишут на заказ и как требует хозяин.
Габуния согласно кивнул. Он узнал все, что ему было нужно, и почти сразу потерял интерес и к этому ужину, и к своему собеседнику. К тому же он был диабетиком и не мог злоупотреблять спиртным и обильной пищей.
На следующий день было установлено наблюдение за Аркадием Яковлевичем Холмским. Все его телефоны были взяты на прослушивание – в его офисе, в трех квартирах и на даче была установлена специальная аппаратура.
Праздник бывшей Красной Армии, ставший затем праздником Советской Армии, плавно перешел в новое время, став праздником Российской Армии. В обществе по традиции отмечали этот день, называвшийся теперь Днем защитников Отечества. Предполагалось, что цветы к монументу в Александровском саду возложит делегация Государственной Думы во главе с ее председателем. Уже к десяти часам утра, когда должны были прибыть важные чиновники, парк был перекрыт, и в него никого не пускали.
Лугаев узнал пожилую женщину, которая терпеливо дожидалась у ворот парка, чтобы возложить свой скромный
– Ваши документы, – строго сказал он, надеясь, что она его не узнает.
Но женщина тоже его узнала и улыбнулась. Потом протянула паспорт.
– Самойлова, – сразу вспомнил Лугаев, мельком взглянув на фамилию. И вернул документы женщине. Затем посмотрел в сторону монумента. – Проходите быстрее, – неожиданно разрешил он, – только положите цветы и проходите дальше. Не задерживайтесь, иначе у меня будут неприятности.
– Спасибо вам.
На ней было то же самое светлое пальто, в котором она приходила несколько дней назад. Наверное, этому пальто лет было не меньше, чем самому капитану. Ему опять стало стыдно, что он задерживает пожилую женщину, ветерана войны, в угоду политикам, которые должны вот-вот здесь появиться.
– Стрельнев, – подозвал он своего заместителя, – проводи женщину.
В руке она держала традиционный букетик. Стрельнев привычно поднял металлоискатель, провел им по одежде старушки. Лугаев нахмурился. Старший лейтенант поступил абсолютно правильно, но все равно в этом действии было что-то оскорбительное. Что могла сделать эта несчастная пожилая женщина, едва передвигающая ногами. Лугаев забрал букетик и ощупал проволоку. Все нормально.
– Идите, Лидия Алексеевна. – Он успел прочитать в паспорте ее имя, но не был уверен, что правильно назвал отчество.
– Лидия Андреевна, – поправила она и снова достала свой паспорт.
– Проходите, проходите, – разрешил Лугаев, махнув рукой.
Стрельнев довел ее до монумента. Она положила свой скромный букетик на край постамента и, поклонившись, отошла. Затем засеменила к выходу из сада.
Именно в этот момент Лугаеву сообщили, что делегация во главе со спикером уже находится рядом.
– Стрельнев, – крикнул он, поднимая рацию, – задержи женщину, там сейчас будет делегация.
– Хорошо. – Стрельнев остановил Самойлову, придержав за локоть, и она застыла рядом с ним. – Подождите, пожалуйста, – попросил он.
Большая делегация политиков во главе со спикером Государственной Думы вошла в сад. Члены делегации толпой прошли мимо замерших на месте Стрельнева и пожилой женщины, направляясь к могиле Неизвестного солдата для возложения цветов. Среди них было много узнаваемых лиц – сам спикер, его заместители, руководители постоянных комитетов, известные депутаты. Лугаев с ужасом подумал, что сейчас несчастная женщина обратится к кому-нибудь из них с жалобой или с просьбой. И тогда ему не избежать наказания за то, что он пропустил в сад постороннего человека во время возложения цветов руководством парламента. Но Самойлова стояла не двигаясь. Когда все прошли мимо, она тяжело вздохнула и направилась к выходу. Лугаев был готов ее расцеловать и опять устыдился, что мог так плохо о ней подумать. Эти ветераны честно сражались во время войны и достойно жили после нее. Такая женщина не станет ничего просить, даже увидев перед собой толпу известных политиков. Лидия Андреевна доковыляла до него и мягко поблагодарила: