Аттила России
Шрифт:
— Это знаменитый художник, прибывший из Польши.
— Художник? — переспросила императрица, не зная, расхохотаться или выгнать вон дерзкого, заставляющего свою государыню ждать из-за разговора с художником.
— Ну да, я заказал ему нарисовать мне крестный ход. Вчера он приехал поздно вечером и сегодня утром принес мне картину. Смотрю: великолепно нарисованная церковь, стоит как живая, вот-вот колокола загудят. Да крестного хода-то и нет. «Позволь, братец, — говорю я ему, — а люди-то где же?» — «Какие люди?» — «Как какие? Ведь я тебе что заказал? Крестный ход?» — «Да видите ли, — отвечает он мне, — люди есть, только они зашли в церковь
Потемкин рассказывал все это с таким неподражаемым комизмом, так отлично передразнивал и художника и себя, с таким лукавым юмором подмигивал глазом во время последней фразы, что как ни крепилась Екатерина, а в конце концов от души расхохоталась.
А известно: кто смеется, тот уже не сердится.
— Вы прощены, генерал! — торжественно сказала императрица, лицо которой опять стало ласковым и милостивым, как и прежде. — Вот что, Григорий Александрович: я приказала позвать тебя, чтобы показать тебе очень грустную депешу. Вот, почитай-ка, почитай!
Потемкин взял в руки листок и, глотая слова, прочел:
«Всеподданнейше доношу Вашему… прошлой ночью… при отбитии… генерал-аншеф, кавалер орденов… Бибиков… скончался от полученных ран»…
— Ну, что ты скажешь на это? — спросила государыня.
— Что же, — ответил Потемкин, спокойно складывая донесение, — конечно, жалко Бибикова, но незаменимых людей не существует!
— Я тоже так думаю! Господин маркиз де Пугачев, — продолжала государыня в тревожно-ироническом тоне, — грозит наделать нам больше бед, чем уверял мудрый генерал-адъютант Потемкин. Он вовсе не так глуп, как все вы его рисуете. Он знает, чего хочет, и знает тот сброд, с которым имеет дело. Ведомо ли тебе, что этот господин издал манифест, в котором объявил крепостное право уничтоженным как несоответствующее христианским понятиям?
— На сало ловят мышей, ваше величество.
— Ну а на что мы поймаем самозванца?
— Очень просто: мы назначим нового главнокомандующего!
— А кто же, по-твоему, более всего подходит для такого важного поста?
— Князь Александр Михайлович Голицын.
— Отличный выбор! Но, с вашего любезного позволения, достопочтенный генерал, осмелюсь заметить вам нижеследующее: мне кажется более подходящим, чтобы князь опирался в диспозициях на ваши мудрые советы, а посему — когда вы можете отправиться в действующую армию?
— В самом непродолжительном времени, государыня: ну, через месяц, скажем!
— Да? А в течение этого времени маркиз де Пугачев возьмет штурмом Москву и победителем отправится короноваться в Успенский собор?
— Это не так скоро делается, ваше величество! До Москвы надо добраться, да и почтенная старушка не сдастся так легко!
— А не говорили вы того же самого о Казани? Нет, полноте, мешкать нельзя!.. Чем дальше подвигается самозванец, тем тверже становится у него под ногами почва. Да что, собственно, задерживает вас так долго?
— Мой врач предписал мне серьезное лечение…
— Вы больны?
— Да, он находит что-то неладное внутри и требует абсолютного покоя!
— Это опасно, значит?
— Он уверяет, что да.
— Так не отпустить ли мне тебя вообще на покой, как ты думаешь?
— Ваше императорское
— Полно, полно, Григорий, как тебе не стыдно! Как смеешь ты даже думать о покое! Отечество в опасности, а ты, храбрейший из храбрых, будешь удаляться на покой? Я даю тебе неделю срока на сборы. Через неделю, под страхом моей вечной немилости, ты должен выехать в действующую армию!
— Желания вашего величества — для меня закон. Не пощажу живота моего и завтра же отправлюсь!
Екатерина Алексеевна протянула Потемкину руку, когда же он наклонился и поцеловал ее, она положила ему обе руки на голову и сказала:
— Да будет мое благословение неизменно с вами, генерал-адъютант Потемкин!
Потемкин схватил руку государыни и, прижав ее к своему сердцу, воскликнул:
— Клянусь, что не вернусь к своей обожаемой монархине до тех пор, пока не подавлю гидры бунта или пока сам не лягу там костьми!
— Отправляйтесь с Богом, фельдмаршал Потемкин!
V
Вернувшись домой, Потемкин поспешил отдать необходимые распоряжения относительно предстоявшего на следующий день отъезда. Первый, кого он приказал позвать, был его домашний врач.
Это был чистенький, розовый старичок, голштинский немец по происхождению. Его звали Бауэрхан, но он не имел ровно ничего против, если его высокий повелитель в часы хорошего расположения духа называл его попросту «Кукареку» [6] .
6
Бауэрхан по-немецки значит мужицкий петух, отсюда и прозвище «Кукареку».
Бауэрхан изучал медицину в университетах Геттингена и Йены и принадлежал к школе так называемых «рационалистов», которые сводили все болезни к расстройствам желудка и в качестве лечебных средств пользовались, главным и почти исключительным образом, рвотным и слабительным. Болело ли у клиента горло — рецепт: горькая вода; болели зубы — горькая вода; ныла от ревматизма нога — горькая вода — словом, всегда и от всего панацеей было слабительное. Бауэрхан говорил, что Генрих Вика, открывший Эпсомские минеральные источники, и Иоганн Рудольф Глаубер, впервые добывший и описавший свойства сернокислого натра (глауберова соль), были величайшими благодетелями человечества.
Вообще в то время, когда больного еще больше, чем теперь, любили пичкать всякими снадобьями, система Бауэрхана освобождать организм от избытка вредных соков и полагаться больше на диетическое лечение доказывала большую трезвость ума. Однако и у Бауэрхана был свой слабый пунктик: он глубоко верил в алхимию, в возможность добыть «философский камень», обладающий чудодейственной способностью обращать малоценный металл в золото. Потемкин, носившийся с грандиозными планами завоевания полумира, был очень не прочь иметь в своем распоряжении горы золота и никогда не отказывал своему Кукареку в деньгах на производство опытов. Конечно, философского камня Бауэрхан не добыл, золота не приготовил, а извел немало, но это сделало его очень искусным химиком, а последнее не осталось без пользы и для Потемкина.