Аттила России
Шрифт:
— Мне хотелось бы пить, — сказала Бодена.
— Хочешь вина?
— О, да! Отметим наше обручение!
Потемкин вышел из спальни и вернулся с двумя бокалами и бутылкой вина.
— Я очень ослабела, — сказала Бодена, — я ничего не ела с утра!
— Я сейчас велю принести!
— О, нет! Мне так стыдно, так не хочется видеть кого бы то ни было!
— Ну, хорошо, счастье мое, я сам принесу!
Потемкин вышел.
Бодена быстро соскочила с кровати и побежала к столику, на котором стояли вино и бокалы. Она проворно достала
— Помоги, Господи совершиться суду Твоему!
Когда Потемкин вошел в комнату с тарелкой чего-то съестного, он увидел, что Бодена сидит перед столиком и тихонько отхлебывает вино из бокала. Другой бокал был тоже наполнен до краев.
— Мне уж очень захотелось пить! — сказала она. — Ну, Григорий, чокнемся, выпьем до дна — за нашу будущую жизнь, за наше счастье!
Потемкин схватил подставленный ему бокал, чокнулся и осушил его до дна.
«Больше ты уже не будешь грешить! — думала Бодена, глядя, как исчезла отравленная жидкость из бокала. — Больше не будешь играть родиной как игрушкой».
Она спокойно допила свой бокал, немножко поела принесенной Потемкиным икры и сказала:
— А теперь, Григорий, отпусти меня в монастырь!
— Но что же ты скажешь там? Как объяснишь свое исчезновение?
— Я придумаю что-нибудь… Скажу, что меня похитили разбойники, что ты меня освободил… Я уж придумаю…
Потемкин приказал приготовить карету и проводил Бодену. Когда она уселась, он просунул в дверцу голову и сказал:
— Обними же меня, поцелуй, Бодена!
Она взяла обеими руками его голову, торжественно поцеловала в лоб, затем перекрестила и сказала:
— Да простит тебя Всевышний, да отпустит Он тебе грехи твои и примет в лоно Свое!
«Что ты говоришь, Бодена?» — хотел вскрикнуть Потемкин, но ужас каким-то холодом сдавил ему горло; темное предчувствие пронзило мозг… Побледнев, он смотрел, как карета катила со двора.
VII
На другой день Потемкин чуть свет приказал закладывать лошадей, чтобы ехать в Николаев. Все было готово, но когда светлейший поднялся, чтобы идти к карете, у него вдруг закружилась голова и он упал в судорогах и корчах.
Потемкина подняли и положили на кровать. Призванные к нему доктора сокрушенно качали головой.
Один из них шепнул коллеге:
— Мне кажется, что его дни сочтены: он отравлен каким-то медленно действующим, таинственным ядом!
Коллега развел руками: видно было, что он думал то же самое.
К вечеру Потемкину стало лучше, хотя и одолевала страшная слабость. Он приказал, чтобы карета была наготове, и стал ждать часа, когда ему станет легче.
Но и утром слабость не прошла, так что ехать не представлялось возможным. Больной
В середине дня светлейший приказал позвать Свища. Но в ответ на его приказание окружающие смутились и, видимо, не знали, что сказать.
— Верно, опять пьян? — слабо спросил Потемкин.
Всеобщее смущение усилилось.
Повинуясь настойчивым расспросам светлейшего, ему рассказали, что Свищ ночью умер. На него было страшно смотреть: он был весь черный, распухший, точно его кто-то задушил…
— Бог покарал! — со стоном вырвалось у Потемкина, а затем, помолчав, он прибавил: — Это был верный слуга. Устроить ему торжественные похороны!
Через день светлейшему совсем полегчало, только слегка кружилась голова.
Он попробовал встать, походить по комнате и увидел, что достаточно крепок для переезда, а потому приказал подать карету.
Слегка опираясь на плечо слуги, Потемкин спустился к подъезду.
Но надо же было случиться так, что в этот самый день и час был назначен вынос Свища в церковь, и когда лакей крикнул из подъезда «подавай!», то по роковому стечению обстоятельств к крыльцу подъехали… похоронные дроги…
Потемкин вскрикнул и со стоном осел на землю. Его опять втащили наверх и положили на кровать. Снова ему стало хуже, снова несколько дней не могло быть и речи о выезде.
Наконец Потемкин не пожелал больше ждать.
— Хоть на руках придется в карету снести, а поеду! — настойчиво ответил он на все увещевания врачей.
Пришлось действительно снести его на руках в карету. Поезд с сопровождавшими Потемкина лицами пышным кортежем выехал из Ясс.
До первой остановки доехали благополучно. Правда, светлейший метался, рвался куда-то и все время жаловался на духоту. Прошла ночь. Рано утром тронулись дальше.
Но едва проехали несколько верст, как князь приказал остановиться.
— Будет! — сказал он. — Теперь некуда ехать: я умираю! Выньте меня из коляски: я хочу умереть на поле!
В степи раскинули ковер и уложили судорожно стонавшего князя. Слабо пробивались первые лучи рассвета. Вскоре князь затих. Все отошли от него, чтобы не мешать спать. Остался только конвойный казак, охранявший сон светлейшего.
Вдруг Потемкин задергался, застонал, а затем, приподнявшись, вскрикнул:
— Бодена! Это ты…
Но он не договорил и рухнул на подушку. Слабая дрожь, пробежавшая по его телу, была последним движением этого много грешившего человека.
Вскоре казак заметил, что светлейший отошел к иной жизни. Он достал из кармана два грязных медных пятака и закрыл ими сомкнувшиеся веки покойного…
Когда-то давно Аттила, Бич Божий, умер на груди цыганки Ильдико, отравившей нелюбимого. Почти так же умер и русский Аттила, этот истинный дьявольский бич родины.
Вот как описана его смерть в одном из лучших стихотворений Державина «Водопад»: