Аттила
Шрифт:
— Вы омерзительны, — спокойно сказал Аттила. — Вы просто рабы римлян. Вы просто мартышки в клетке.
Гензерик оторвался от Лоллии и ухмыльнулся.
— Ага, а почему бы и нет… Зато посмотри, что нам дается взамен. Какая клетка! Какие партнеры! Особенно вот эта — моя возлюбленная Ливия…
— Лоллия, — поправила его Лоллия.
— Ну, Лоллия, извини, — протянул Гензерик, снова привлекая ее к себе, запуская руку ей под тунику и лаская голые ягодицы. — Это маленькая шлюха с самыми восхитительно грязными мыслями, о какой ты и не мечтал. Поверь
Медленно и лениво они снова начали целоваться.
Но резко прекратили, потому что Аттила наклонил голову вниз и со всего размаха врезался в живот Гензерика. Тот с шумом выпустил воздух из легких и, задыхаясь, упал на бок.
Лоллия негромко вскрикнула. Потом попыталась схватить мальчика за волосы, но для нее он был слишком быстрым и слишком трезвым. Он нырнул ей под руку, распахнул тяжелые дубовые двери покоев и помчался во внутренний дворик.
Последнее, что Аттила услышал, когда летел в сторону своей маленькой, тихой, освещенной масляным светильником комнатенки — как Лоллия грязно ругалась, а Гензерик блевал на мраморный пол.
Он остановился у фонтана, где раб ополаскивал кувшин. Длинный летний день почти перешел в сумерки. Шел шестнадцатый час после рассвета.
— Чашу, — выдохнул мальчик.
Раб покачал головой.
Тогда мальчик выхватил у него кувшин и припал к нему. Это, конечно, не прохладный горный поток, но по крайней мере это вода, и она его успокоила. Он сунул кувшин в руки раба и вытер рот.
— Страшно, правда? — прошептал раб.
В обычных обстоятельствах рабам строго запрещалось обращаться к кому-либо первым, но обстоятельства были далеко не обычными.
Аттила нахмурился.
— Я не испуган, — надменно сказал он. — Просто это омерзительно.
Теперь нахмурился раб.
Аттила махнул в сторону покоев принцев.
— Некоторые из заложников, с которыми я якобы должен сойтись, — пояснил он. — Мразь.
Раб позволил себе едва заметную уклончивую улыбку.
— А почему, собственно, я должен быть испуган?
Глаза раба расширились.
— Вы хотите сказать, что еще не слышали?
— Не слышал, что?
— Про Алариха.
— А что с Аларихом? — Аттиле захотелось хорошенько тряхнуть раба. — Рассказывай.
Раб глубоко втянул в себя воздух.
— Он направляется к Риму. Во главе ста тысяч воинов.
Услышав эту новость, странный мальчик-гунн отнюдь не испугался. Совсем наоборот — к великому удивлению раба, на лице мальчика медленно расплылась широкая улыбка.
— Как Радагайс, — пробормотал он.
— С той разницей, что Аларих — это не Радагайс, — прошептал раб. — Все говорят, что он великий вождь, а его люди полностью ему преданы. Кроме того, кто в Риме будет командовать его войсками, теперь, когда… вы-знаете-кто мертв?
Аттила кивнул. Он взял кувшин, сделал еще один большой глоток и вернул его рабу.
— Спасибо, — сказал он. — Несомненно,
И странный мальчик-гунн пошел в свою комнату, а раб готов был поклясться, что слышал, как тот насвистывает.
Весь прочий Рим трусливо съежился от страха. Во дворце в Равенне началась настоящая паника. Люди бежали прочь, как цыплята, учуявшие лисицу. Ибо полководец Стилихон недавно убит, и не меньше тридцати тысяч его людей после этого присоединились к Алариху и его жестоколиким готам, и кто теперь будет спасать Рим? Говорят, наместник Гераклиан. Но Гераклиан — это куда меньше, чем Стилихон; а Аларих — куда больше, чем Радагайс.
— Этот дурак император Гонорий, — шептались в тенистых внутренних двориках дворца. — Он своей левой рукой отрубил себе правую.
По всему Риму, и по Равенне, и по всей Италии, от равнин реки По и цизальпинской Галлии до холмистых городов Калабрии, и на золотых холмах Сицилии разлетался страх и надвигалась неминуемая паника.
За исключением одной маленькой, тихой комнатенки, которая освещалась дешевыми, коптящими масляными светильниками.
Мальчик лет тринадцати-четырнадцати, слишком маленький для своего возраста, со щеками, на которых выделялись странные синие шрамы, стоял в этой комнатке на коленях и молился.
Он молился богу гуннов: обнаженному мечу, воткнутому в землю, образуя крест, похожий на крест христиан, только из твердой стали. Он молился своему отцу Астуру, Владыке Всего, что Летает, от имени убитого полководца Стилихона и его жены Серены. Он стискивал зубы, и сжимал челюсти, и молил о мести убийцам, и, вспоминая их, снова плакал.
А еще он молился, чтобы пришли готы и сделали ту работу, которую гунны так позорно провалили. Хоть они и враги гуннов с незапамятных времен, пусть готы придут и сравняют Рим с землей в красном ветре степей.
Пусть Тибр пенится от крови римлян.
Пусть здания рушатся, как сломанные кости.
Пусть все рушится. Пусть все будет уничтожено.
А когда его сравняют с землей, пусть землю утрамбуют сотни тысяч копыт коней варваров. И не оставят ни единого торчащего камня. Ничего, лишь семь голых бесплодных холмов у красной от крови реки там, где некогда стоял великий Рим. И ничего на этих холмах, лишь одна гробница под бесконечным небом. Гробница убитого полководца и его возлюбленной убитой супруги.
Сквозь слезы он снова услышал ее вздох: «Мой дорогой…»
Мальчик закрыл глаза и стал молиться Чакгхе, богу-коню равнин, и kotii ruh, духам-демонам ветра, и kurta ruh, волкам-духам святых Алтайских гор, и Духу Отцу Вечного Синего Неба.
…О Господь, я молю, пусть сегодня польет дождь и утопит все огни.
Пусть сегодня польет дождь…
Часть вторая. Бегство и падение