Аутодафе

Точинов Виктор Павлович

Эльзы нигде не было видно. Надеясь всё же отыскать её, – судя по всему, имелись и другие подвальные помещения, – я торопливо стал спускаться по широкой лестнице.

И тут меня прохватило…

6

Боли не было. Просто ноги да и вся нижняя часть тела неожиданно куда-то делись, исчезли, испарились – и в следующее мгновение я увидел стремительно приближающийся к лицу бетонный пол…

Хрясь!

Во рту соленое, горячее – кровь. И твердое, острое – обломки зубов. Боли всё еще нет. Вместо нее удивление: как можно оказаться таким идиотом? Дебил… Кретин…

Руки – чужие, не мои, бесчувственные – упираются в гладкий бетон, пытаются приподнять отяжелевшее тело. Впустую. Крыса рассчитала

всё точно…

Идиот, какой же я идиот… Грешил на Шмеля, на Сапсана, даже на Генку Мартынова – и просмотрел очевидное.

Скалли! Достаточно было подставить этот «икс» в уравнение – и всё решалось легко и просто… Доктор знал, когда и каким транспортом я поеду в Лесогорск. И запросто бывал в техлаборатории филиала – легко мог подменить предназначенный для резидента Хантера револьвер. Револьвер…

Револьвер… Рука не слушается, никак не хочет оказаться под полой куртки, или уже давно там, но бесчувственные пальцы не ощущают кобуру… Что же мне вколол Скалли?

Просто парализующее или…

Как можно было купиться на такую дешевку?! Пусть я не медик, но в ударах по организму и в их последствиях немного разбираюсь. Никак не требовало легкое повреждение от кулака Добрыни серьезного медикаментозного лечения… Идиот.

И эти его невнятные результаты экспертизы крови и шерсти Морфанта – у специалиста высочайшего класса (непонятными, кстати, путями попавшего в провинциальный филиал). Сразу надо было догадаться, что доктор играет не в нашей команде…

Пакет с пластитом лежит совсем рядом, руку протянуть, – только вот рука упрямо не желает никуда тянуться… Ползет медленно, незаметно, со скоростью часовой стрелки, и к тому времени, когда Жебров спустится в подвал, как раз преодолеет половину пути…

Время… Часовая стрелка… Вот оно что… До чего же проясняют голову удары о бетонный пол… Вот что за неправильность не давала мне покоя при воспоминаниях про то утро, когда младший агент Хантер стал резидентом в Лесогорске… Кретин, трижды кретин…

Время! Разнос у Шмеля начался в десять часов с какими-то минутами и долго не длился, потом я получил час на сдачу дел, потом был инструктаж в морге, тоже не затянувшийся… Каким образом я попал в отдел матобеспечения лишь в три часа пополудни? Куда подевались почти два часа?

Всё очень просто. Между разносом и инструктажем имел место визит в лабораторию Скалли, и мензурка якобы со спиртом, и комочек непонятной субстанции, якобы отбивающей запах спиртного… Не знаю, как там с запахом, но память о двух часах жизни она отбила напрочь. Можно лишь догадываться, что провел я те часы на кушетке в вотчине Скалли, провел тихо и мирно, не мешая доктору провернуть аферу с револьвером…

И я готов поспорить на все свои крохотные шансы выбраться живым из нынешней передряги: доктор, известный трудоголик, наверняка проработал до раннего утра в своей лаборатории – до того самого утра, когда «неизвестный» всадил четыре пули в Шмеля… «Неизвестный» не иначе как ловчее управлялся с микроскопом, чем с пистолетом, – и лишь потому начальник филиала остался жив.

…Пальцы наконец дотянулись, доскреблись до пакета с взрывчаткой. Но с детонатором совладать уже не смогли. Я стиснул крохотный металлический цилиндрик зубами, пятная кровью из разбитых губ, вдавил в податливую мягкую поверхность пластита… Теперь достаточно сжать покрепче челюсти, раздавить головку и… Но чего же добивался подлец Скалли? Именно этого? Или…

Похоже, всё-таки «или»… Челюсти немеют, теряют чувствительность… Еще немного – откажут и они. Взорвать пластит немедленно, пока есть возможность? А если Генка, отогнав «уазик» с трофеями подальше, всё же вернется? Вернется раньше Жеброва?

А потом я вдруг понимаю, что стою на ногах, стою с небывалой воздушной легкостью во всём теле, пакет с взрывчаткой куда-то делся, да уже и не нужен, я легко, словно и не касаясь грубого бетона, пересекаю подвал и смотрю в огромное зеркало, я знаю: в нем разгадка, в нем самое важное и главное, смотрю и не вижу там себя – гладкая

зеркальная поверхность мутнеет, расплывается радужными разводами, сквозь них надвигается – всё ближе и ближе – оскаленная морда Зинаиды Макаровны, её клыки растут, уже не помещаются в пасти, и это смешно, и я смеюсь, но смех не слышен, лишь хрипло и страшно каркают вороны, много ворон, откуда их тут столько собралось? Медведица Зинаида исчезает, испугавшись, вместо нее теперь Жебров, молча и неодобрительно качает головой, в его руках чемоданчик с нарисованным значком доллара и длинным-длинным числом, я пытаюсь сосчитать нули и сбиваюсь, их всё больше и больше, они не помещаются, падают на пол и разбегаются, мерзко подхихикивая, и я знаю, что денег в чемоданчике нет, там Эльза – разрубленная на куски, но отчего-то живая, почти вся, не хватает лишь головы; голова вернулась в школьный сад, на свое законное место, говорит мне Жебров, ту пионерку лепили с твоей подружки, ты не знал? – она куда старше, чем выглядит; он говорит что-то еще, но я не слушаю, у меня проблема: тело стало вовсе уж невесомым и пытается взлететь к потолку, я с трудом удерживаюсь, когти на задних лапах вцепляются, крошат бетон пола, надо же, знать не знал, как это удобно, носил всю жизнь обувь, словно последний дурак; ты и есть последний дурак, хочет сказать мне Жебров, у него ничего не получается, лишь губы вытягиваются трубочкой и выдувают огромный мыльный пузырь, а может, и не мыльный, но он растёт и заполняет собой весь мир, и выпуклая его поверхность всё ближе, и я догадываюсь, что это бетонный пол, только отчего-то нежно-розовый, рядом, у самых глаз, я вижу мельчайшие багровые трещинки в бетоне, они удлинняются, ширятся, и я падаю в одну из них, падаю вверх, странно, почему никто до этого не додумался раньше, ведь падать вниз так больно, боль легка на помине, зависает рядом, трепеща стрекозиными крылышками, запускает зубы в меня, но я уже не я, меня нет, я обманул ее, я от бабушки ушел, от дедушки ушел, от зайца ушел, от медведя не уйти, не садись на пенек, не ешь пирожок, медвежоночком станешь, но я ведь не ел, не ел, я выбросил отравленный пирожок в урну, так за что же, за что, за что…

7

– Разгрузимся и сгоняю за Серегой, – сказал агент Мартин, с трудом затаскивая на пару с доктором неподъемную тушу женщины-морфанта на крылечко. – Я ж его знаю, втемяшится что в голову – пиши пропало. Будет там искать свою девицу до упора и спалится.

Владения «красного командира» Котовского располагались в семи минутах не привлекающей внимание езды от особнячка на улице Красного флота, и родившийся экспромтом план Мартынова не выглядел заведомой авантюрой.

У доктора Скалли, похоже, имелось другое мнение.

– По-моему, Сергей достаточно осторожный человек, – возразил доктор, закончив возиться с дверным замком и вновь подхватывая пленницу. – Мне кажется, нам сейчас надо…

Что казалось его коллеге, агент Мартин, первым вошедший в дом, так никогда и не узнал – нашарил выключатель, зажег свет, и тут же человек, неподвижно стоявший у стены, шагнул вперед. В руке тускло блеснул пистолет Геннадий дернулся было за оружием, но не закончил движение – узнал суб-командора Альберта Ивановича. Узнал с немалым удивлением – исполняющий обязанности начальника Уральско-Сибирского филиала почтил неожиданным визитом Лесогорскую резидентуру без обычной в таких случаях свиты. Даже не прихватив с собой хотя бы пару оперативников из личного звена.

– И чем же тут занимаются господа инквизиторы? – не здороваясь, поинтересовался суб-командор, без всякого любопытства разглядывая добычу своих подчиненных. Тон вопроса ничего хорошего не предвещал.

Мартин несколько растерялся. Он собирался на досуге хорошенько обдумать формулировки доклада, доказывающего, что их троица просто-таки вынуждена была совершить налет на «Уральское Чудо».

– По-моему, вам недвусмысленно запретили проводить в Лесогорске какие-либо операции, – продолжил Сапсан медленно и задумчиво, словно решая, какие именно кары немедленно обрушить на головы ослушников.