Аутодафе
Шрифт:
Ее терзали сомнения. Безотчетно желая лишить себя удовольствия общения с ним, она ответила:
— Моему ребенку год и месяц, и мне необходимо быть в кибуце в такое время, чтобы уложить его спать. Лучше я приду за час до занятий, если вам это удобно.
Зэев не сдержал удивления:
— О-о…
— Что такое?
— Я не знал, что вы замужем. Ну… то есть… кольца вы не носите…
Дебора смущенно поерзала в кресле.
— Вообще-то, я не замужем. Понимаете…
Ей еще ни разу не приходилось рассказывать постороннему человеку ту легенду, которую для нее сложили кибуцники. Она
— Он служил в авиации, — медленно произнесла она. Остальное было ясно без слов.
— Мне очень жаль, — посочувствовал Зэев. — Давно это случилось?
— Больше года назад, — ответила она. — В Ливане.
— То есть сына своего он так и не увидел…
Дебора кивнула.
— Да, — тихо сказала она. — Отец его не видел.
— Что ж, — наконец проговорил он, — у вас хотя бы есть кибуц. Не сомневаюсь, это для вас надежный источник моральной поддержки.
Она опять кивнула и беспокойно взглянула на часы.
— Мне, пожалуй, пора. Терпеть не могу ездить по этим узким дорогам ночью.
Она поднялась. Зэев тоже встал.
— Не забудьте — на следующей неделе встречаемся. Книги я принесу.
Дебора улыбнулась.
— Буду ждать.
За год, прошедший после рождения Эли, ей ни разу не приходило в голову искать отношений с мужчиной. Она с горечью говорила себе, что успела дважды овдоветь, ни разу не побывав замужем.
Интересно, почему Зэев ее выделил. В группе были куда более красивые девушки, и все же ее появление в аудитории он всякий раз встречал какой-то особенной улыбкой. И всякий раз, как он читал вслух стихи, создавалось впечатление, что он делает это для нее одной.
Она призналась себе, что он ей симпатичен. Они едва попрощались, а она уже считает дни до следующего семинара. Эта мысль одновременно и тешила, и смущала ее.
Был закат, и склоны горы Кармель обдувал свежий бриз с моря.
Через полтора часа Дебора открыла дверь своего шрифа и, к собственному изумлению, погрузилась в клубы дыма. За ними она различила Боаза Бен-Ами.
Один взгляд — и Дебора выронила из рук учебники.
— Так! — потребовала она, силясь унять отчаянно заколотившееся сердце. — Говори, что стряслось.
37
Дэниэл
Папу отвезли в Бруклинский еврейский госпиталь. Прямо в реанимацию.
Когда я приехал, мои сводные сестры держались рядом с мамой, словно стараясь ее защитить. Лица у обеих были пепельно-серые, словно уже началась шива — первая неделя траура по усопшему.
На меня сестры зыркнули так, словно я был убийцей.
— Как он? — спросил я.
Ответа я не дождался.
Тускло освещенная гостиная была погружена в тишину, слышались только тихие всхлипывания моей матери. Я опустился рядом с ней на колени. Она сидела, обхватив руками голову.
— Мама, он… жив?
Она чуть заметно кивнула. Я с трудом разобрал слова:
— До сих пор без сознания.
Я взглянул на сестер и спросил:
— А что врачи говорят?
Рена сжалилась над моим отчаянием и прошептала:
— Он будет жить. Но, судя по результатам
Старшая сестра, Малка, прошипела:
— Это ты его допек! Пусть это останется на твоей совести!
Уж ее-то критика мне была не нужна.
— Послушай, может, скажешь, где написано, что послушание означает непременное продолжение отцовской профессии?
Я опять повернулся к маме:
— Деборе кто-нибудь позвонил?
Она кивнула.
Рена пояснила:
— Я дозвонилась до кибуца. Она уже едет…
— Еще лучше! — пробурчала Малка. — Как раз доведет дело братца до конца.
И тут вдруг мама поднялась и выкрикнула:
— Штиль, киндер! [40] Прекратите ссориться! Вы все его дети — все вы! Ты вот что, Дэнни, в воскресенье поедешь встречать сестру в аэропорт.
40
Тихо, дети! (идиш).
Я кивнул.
— А сегодня останешься ночевать у нас.
— Еще чего! — возмутилась Малка.
Мама смерила ее взглядом.
— Прошу прощения, но, пока Моисей… болен, порядки в доме устанавливаю я, — объявила она.
Мы договорились в клинике, чтобы мама ночевала у отца в палате. Сестры с мужьями приезжали после утренней службы в синагоге.
Уходили они только вечером, с таким расчетом, чтобы поспеть на автобус.
Я оставался с мамой, и мы вместе ужинали размороженной кошерной едой, которую нам давали в клинике. За едой мы почти не разговаривали. Затем мама принимала успокоительное, а я отправлялся домой.
Я брел по темным улицам, мысленно желая, чтобы на меня кто-нибудь напал.
Мне хотелось понести физическую кару за то невообразимое преступление, какое я совершил по отношению к отцу.
Несмотря на усталость от перелета и волнения за отца, Дебора показалась мне крепче и привлекательней, чем когда-либо. Стройная и загорелая, она, безусловно, разительно отличалась от той бледнолицей и слегка полноватой девочки-подростка, какой я ее помнил.
Мы крепко обнялись, одновременно испытывая радость и печаль. Я приехал прямо из клиники и имел все основания сообщить Деборе, что папа утром пришел в себя и даже немного поговорил с мамой, после чего уснул.
— Когда я смогу его увидеть? — в нетерпении спросила она.
— Пока они только маму к нему пускают. Но, может, к вечеру разрешат и нам.
— Дэнни, а что все-таки произошло?
Я рассказал ей о своем Великом Предательстве и о том, как Малка обвинила меня в покушении на отцеубийство.
— Послушай, Дэнни, — с нежностью сказала она, — ни в одном законе не сказано, что мы должны оправдывать ожидания своих родителей.
Я взглянул на нее. Да, сестра моя изменилась не только внешне.