Авантюрист
Шрифт:
— Всё, о чём мы говорим «никогда»… Не говори так. В крайнем случае, не думай…
Бросил на Торию последний взгляд, улыбнулся Эгерту, нашёл глазами Алану и, не оглядываясь, зашагал к двери.
— Мы рисковали, — сказал сквозь зубы Легиар.
— А что мы могли сделать? — пожал плечами Скиталец. — Тут и без нас найдутся… защитники…
И оба уставились на меня. Я отшатнулся, вжимаясь в стену.
— Ты
— Все мы время от времени во что-то вляпывались, — со вздохом возразил Скиталец.
И оба посмотрели на этот раз на Эгерта Солля, замершего у кресла жены в той же позе, как стоял до него декан Луаян.
— Прощай, — сказал Скиталец.
— До встречи, — усмехнулся Легиар.
И оба вышли.
Я огляделся; комната была пуста, только Эгерт стоял, положив руки на плечи жены, только Танталь скорчилась на полу у ног госпожи Тории, только Алана судорожно цеплялась за мою руку…
Где?!
Где Чонотакс Оро?!
Алана вскрикнула, показывая пальцем в окно.
Стёкла подёрнулись зимними узорами. Изнутри. В причудливом переплетении ледяных веточек явственно виделись очертания огромных человеческих рук, вцепившихся в стекло, приникших…
Лёд оплывал. Изморозь на глазах таяла, скатывалась мутными каплями; скрюченные пальцы срывались, теряли форму, исчезали.
Мне почему-то страшно было наступать на расползающиеся по ковру потёки.
— Зима? — удивлённо сказали у меня за спиной. Я обернулся как ужаленный.
Госпожа Тория Солль по-прежнему сидела в кресле. Переводила удивлённый, совершенно осмысленный взгляд с меня на Алану, с Аланы на Танталь; наконец, встретилась глазами с Соллем, как-то испуганно, неумело улыбнулась:
— Эгерт? Ты звал меня? Ну вот…
Эпилог
На фоне чёрного неба качаются ещё более чёрные стебли камышей. Сквозь неспокойный частокол проглядывают огни — те, что горят на берегу, и те, что отражаются в реке; всё ещё мутная, но разом обмелевшая, она боится лишний раз плеснуть волной — будто безумец, пришедший в себя и устыдившийся
Размытые берега осыпались и облысели, и только здесь, на излучине, сумел подняться непогубленный течением камыш. Я валяюсь на пружинящем ложе из принесённого водой хлама — веток, щепок, мелких обломков; вероятно, в трезвом виде я не улежал бы на них ни секунды, но сегодня ночью я пьян, пьян до поросячьего визга.
Там, внизу, засыпает большой город, и только в доме полковника Солля — я знаю — огни не погаснут до рассвета. Там промывают раны служанке Дюле и лакею Клову, там приводят в сознание старую няньку, снова упавшую в обморок от избытка чувств. Там госпожа Тория Солль недоумённо всматривается в постаревшее лицо мужа и, удивляясь, наматывает на палец собственные седые пряди. Там сумрачно бродит по комнатам осунувшаяся Танталь, там Алана, моя жена, разрывается между желанием поддержать названую сестру и необходимостью порыдать на груди у вновь обретённой матери…
А я там сегодня лишний. Тем лучше — у меня есть эта ночь, эти упрямые, поднявшиеся из ила камыши, эти огни на берегу…
Время от времени мне кажется, что среди колышущихся стеблей неподвижно стоит щуплый человечек с горящими, близоруко прищуренными глазами. Мне хочется окликнуть призрак Дамира, но я удерживаюсь, потому что на самом деле в камышах никого нет. Это темнеет, зацепившись за сук поваленного дерева, чей-то унесённый, украденный водой плащ…
И ведь всё равно мы с Дамиром скоро увидимся.
Мне хочется верить в это. Я не прошу другой милости, но пусть после смерти мне позволено будет бродить по родовому замку, вздыхать, пугая верного Итера, и неслышно беседовать с собственным близоруким прадедом…
Но до этого ещё далеко.
Вот всхлипывает мокрая земля под чьими-то ногами. Раздвигается жидкая стена камыша, я вижу только силуэт, нет, это не близорукий призрак, это женщина… Сколько же времени и сил понадобилось Алане, чтобы меня найти?!
Я бессмысленно смеюсь, глядя в звёздное небо. Я счастлив, а все счастливцы — глупцы…
Сегодня передо мной вечность. Передо мной долгая, счастливая, упоительная жизнь.
Целых двадцать четыре часа.
И я многое успею.