Авантюристы
Шрифт:
Никто ее не прерывал. И государыня, и ее тетка в первую минуту остолбенели от изумления. Первая опомнилась Марфа Андреевна.
— Ах, ты, бесстыдница! Да как ты осмелилась! — вскрикнула она, бросаясь на племянницу и схватывая ее за распустившиеся волосы, чтобы оттащить от ног государыни, которые Фаина в отчаянии обняла.
— Оставь ее! — сказал государыня и, обратившись к девушке, которая не спускала с нее умоляющего взгляда, спросила: — Кто ты такая? — но, не дождавшись ответа, продолжала, обертываясь к Чарушиной, в бессильной злобе грозившейся издали кулаком
— Она, ваше величество, с ума сошла! Ее надо связать и в чулан запереть, чтобы очухалась!.. Венерка, люди, кто там… — закричала она, подбегая к дверям.
— Никого не зови! — возвысила голос императрица и, снова обращаясь к трепещущей от страха девушке, лежавшей у ее ног, приказала ей встать и говорить без утайки все, что она знает.
Фаина повиновалась и, не спуская умоляющего взгляда с царицы, повторила, что Углов ни в чем не виноват и что он не бежал бы за границу, если бы она не написала ему письма…
— Когда ты послала ему письмо? — с прояснившимся лицом спросила императрица.
— В ту ночь, когда он уехал, раньше нельзя было…
— Что ты написала ему?
— Что злодей его, который челобитную на него подал, проживает в Париже…
— Это — правда, — заметила государыня вполголоса.
Фаина между тем продолжала:
— Чтобы он там его разыскал…
— И тебе не стыдно, негодница? — рванувшись вперед, крикнула Чарушина.
Фаина невольно подалась к государыне, и та, протягивая руку, чтобы защитить ее, приказала Марфе Андреевне молчать, после чего спросила:
— Так это-то письмо, которое он хранил в боковом кармане и которое он ото всех прятал, чтобы перечитывать? Оно было от тебя?
— От меня, ваше величество! Я не могла иначе поступить. Мне запретили видеться с ним с тех пор, как на него подали челобитную неведомые люди…
— Не неведомые, когда тебе известно, где они проживают.
— От кого ты все это узнала? Говори сейчас? — не вытерпела, чтобы снова не вмешаться в разговор, Чарушина.
Фаина молчала, не спуская со своей покровительницы умоляющего взгляда, и ее бледное лицо выражало такие ужас и скорбь, что императрица расчувствовалась.
— Не приставай к ней, Марфа! Мы от нее скорее добром все узнаем, чем бранью и угрозами. Не правда ли, девочка? — с ласковой улыбкой обратилась она к Фаине.
— Ваше величество! С радостью сказала бы вам все, но что же мне делать, если я ничего больше не знаю! — воскликнула девушка, с таким неподдельным отчаянием, что невозможно было ей не поверить. — Ничего я не знаю, кроме того, что он очень-очень несчастлив и что, если ваше величество над ним не смилуетесь и не прикажете прекратить его дело…
— Тебе не позволят за него выйти замуж и ты тоже будешь несчастна? — с милостивой улыбкой докончила государыня прерванную рыданиями фразу. — Вот и разгадка комплота, — сказала она. — Весь переполох произошел от влюбленной девчонки, которая позволила себе написать письмо своему возлюбленному потихоньку от родителей. Ты права, Марфа: великая княгиня тут не при чем, и действительно нам
V
Когда Углов очутился за границей совершенно один, в грязном, вонючем лапсердаке поверх дорожного платья и в широкополой, лоснящейся от жира, шляпе, ему стало так жутко и тоскливо, что он в первую минуту пожалел, что принял предложение еврея и обрек себя почти на верную гибель, чтобы спасти доверенное ему цесаревной письмо.
То, что ему предстояло совершить, чтобы доставить это письмо по назначению, было сопряжено с такими трудностями, что невозможно было рассчитывать на успех.
При той обстановке, в которой судьба выбросила его на чужбину, смерть казалась ему еще неизбежнее, чем прежде в его положении заподозренного в государственной измене на родине, где все-таки можно было до известной степени надеяться на поддержку близких людей и на милосердие императрицы. Здесь же он был совсем один и, кроме недоверия и презрения, ничего не мог ожидать. К тому же немецкого языка он почти не знал, а надо было пройти всю немецкую землю, чтобы достигнуть Франции, где у него тоже не было ни друзей, ни знакомых, но где он все-таки мог понадеяться найти поддержку личности, к которой было адресовано письмо. Но как добраться, с двумя червонцами в кармане, до баварского местечка, где жил этот человек?
Иначе, как пешком совершить этот путь нечего было и думать, и раньше, как через месяц, туда не дойти, а без языка, чего доброго, проплутаешь и дольше. Но так как другого исхода не представлялось, то Углов, недолго думая, пустился в путь.
Он шел, не останавливаясь и заботясь только о том, чтобы не сбиться с пути, что было не трудно, так как через каждые сто-двести шагов попадались столбы с надписями, по которым можно было знать, где именно находишься и куда идешь.
Таким образом миновал он еще до восхода солнца ту деревню, в которую еврей не советовал ему заглядывать, так как она была занята русскими войсками, и куда, по его мнению, должны были прежде всего броситься его преследователи в поисках за ним.
— Там вас сейчас выдадут. И вообще старайтесь как можно скорее удалиться из здешней местности, держась не к северу, а к югу. И, как увидите русские мундиры, бегите! Бегите без оглядки! Бегите, куда глаза глядят — дальше, как можно дальше, чтобы не попасться им в руки. А если на ваше несчастье, вас заметили, спрячьтесь! Хоронитесь за кусты, взлезайте на дерево, прыгайте в ров, бросайтесь в реку, — только не попадайтесь им на глаза! Русские вас тотчас же арестуют и выдадут, помните это! Помните! — трепеща от ужаса и зажмуриваясь, как перед страшным призраком, повторял спутник Владимира Борисовича все время, пока они пробирались известными ему закоулками к речонке, больше похожей на мутный ручей, чем на реку, за которой начинались чужие страны.