Авантюристы
Шрифт:
— Экий ты, право, Степан, неугомонный. Ну ладно, черт с тобой, сиди тут, если хочешь, мокни! — Нарышкин плюнул и направился в сторону дома.
Пока Сергей, спотыкаясь в темноте почти на каждом шагу, добрался до дома, пока долго и тщательно отмывался на кухне от навоза, распорядительный Терентий уложил гостей почивать.
Злой Нарышкин набрал себе на кухне поднос всякой холодной еды и, захватив бокал и пару бутылок наливки, поднялся в кабинет. Но едва он, приобщившись к напитку, попытался снять все еще кипевшую в нем досаду погружением в разного рода мечтания, а также предаться сравнению
— Вы откуда? — сказал обомлевший от неожиданного визита Сергей. — И что себе такое позволяете? Взрослый человек все-таки! И, кроме того, здесь второй этаж, Вы можете свалиться!
Царь не отвечал, полулежа на подоконнике, только сопел и пристально разглядывал Нарышкина да шуршал длинными перстами, почесывая всклокоченную бороду.
— Откуду пришел и что есть мое дело? — наконец, пробормотал он. — А ты сам откуду сей и какова града и отечества?
Царь Иван приложил козырьком ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть Сергея в темном кабинете.
— Аз не могу довольно глаголати, понеже ненавыкновен есмь языка Вашего, — осторожно ответил Нарышкин.
— Молодец, складно чешешь! — похвалил самодержец. — Ну да я же все твои потрохи и так знаю! За добром моим поохотиться решил?
— За каким таким добром? — прикинулся Сергей, — Э-э … то есть, не ведаю, о чем речешь, государь! Мало распамятствую, вот и не вразумляюсь!
— А вещички-то в схроне мои, пес! Ты, вот, говоришь, не распамятствуешь, а я тебе пособлю! «Котел малый пивной денег татарских…» Это тебе ничего не говорит? — царь Иван затрясся от смеха. Смеялся он нехорошо и недобро. — Ишь, додумались, псы, деньги в котле хоронить! «Осьмнадцать брусков литых золота…» Все растащили, пакостники!
— У меня тоже в имении, чего ни хватись, нету! — сочувствуя царю, посетовал Нарышкин.
— «Посуды два пуда!», — государь горестно помел растрепанной бородой по подоконнику и пустил слезу. — Вот видишь, как оно бывает-то! Для них, для душегубцев, это всего-навсего посуда, а для меня ведь это и ковшички и братинки… чанцы… блюдички, бочурочки! Горбом ведь наживал! — в руке у царя появилась кладовая запись. Он помахал ею в воздухе.
— Больно мне, Сергей! Больно и паршиво делается на душе, когда подумаю, в чьих лапах могут оказаться дорогие сердцу вещи! Для кого-то просто каменья, а для меня — акинфы да яхонты, изумруды да жемчуг драгоценный! Понимаешь?
— Мне вашего жемчуга не надо! — соврал Сергей, но, кажется, не очень убедительно.
— Да еще с рухлядью два сундука! — вспомнил царь.
— Тем более не нужно вашей рухляди.
— Ты это серьезно? — самодержец казался удивленным. Борис искал, Лжедимитрий искал, Конон Осипов искал, дьяк Макарьев, другие тож! Возле Тайницких врат искали, и в Кутафьей башне, в Коломенском и в Троице… и даже в Вологде искали, а ты под носом у себя посмотреть не хочешь? Да ты,
— Да что поискать-то? — воскликнул с досадой Сергей, но царь Иван уже плюнул, махнул в сердцах рукой и стремительно растворился в утреннем воздухе.
Глава одиннадцатая
МАСКИ СБРОШЕНЫ
«Из сада ночью
Ай, Марья Львовна,
Пятнадцать тысяч
Собрали ровно!»
Нарышкин подскочил, как ужаленный. Взглянул на часы, стоявшие в глубине комнаты.
«Половина пятого! Что, черт возьми, стряслось?», — мелькнуло в голове. Сразу вспомнился вчерашний ливень, разрытая куча навоза, крышка лаза и Степан, пожелавший остаться сторожить мнимое сокровище.
— Ах, дьявол! — Нарышкин скинул халат, быстро оделся и выскочил в коридор.
Из соседней комнаты уже показалось встревоженное и слегка опухшее от пролитых накануне обильных слез личико Катерины.
— Что случилось, Сергей Валерианович?
— Позже, Катенька, позже!
Сергей метнулся по коридору. Сбежал вниз по лестнице и выскочил на крыльцо. Вокруг дома плотной пеленой стоял липкий, белесый туман. Возле одной из колонн, привалившись к ней спиной и обхватив голову руками, сидел Степан и протяжно, по-звериному подвывал.
— Что стряслось, Степа?
Компаньон продолжал тупо выть, сотрясаясь всем телом.
— Да говори же, черт тебя возьми!
Степан вздрогнул и поднял на Сергея грязное, окровавленное, перекошенное до неузнаваемости лицо.
— Все, сударь! — хрипло выдавил он из себя. — Все! Плакали наши деньги!
Степан вновь закрыл лицо руками и зарыдал, мотая низко опущенной головой.
— Да говори ты толком! Кто это тебя? — Сергей как следует тряхнул Степана за плечи.
— Не уберег я поклажу, сударь. Караулил, караулил и на тебе!
— Что все-таки случилось? Ну, говори! — Нарышкин вновь встряхнул компаньона. — И не реви, как белуга. Отвечай по делу!
Степан немного успокоился, перестал трястись и, всхлипывая, принялся рассказывать:
— Опосля того, как Вы ушли, я тоже воротился в усадьбу — переменил платье, взял другой фонарь, рогожу, чтоб накрыться. Да и в обрат, на место. Ковырялся мало-немного, должно, с час. Фонарь погаснул. А крышку лаза я так и не осилил поднять. Сел под дерево. Накрылся рогожей да, видать, и задремал… Проснулся, чую — навроде, шум какой-то, что-то будто звякнуло. Раз, другой, третий. Я только встрепенулся, хотел, было, закричать, тут-то меня по голове и хватили.
— Кто хватил?
— Кабы знать, сударь, кто! Только так саданули, что и по сей час ломит и звенит, хоть на стенку лезь, в глазах круги, и тошнота к горлу подкатывает, — Степан всхлипнул, поморщился и продолжил рассказ.
— Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве… Думаю, долго. Потом очухался маленько. Пошел в оранжерею, гляжу — крышка-то отринута! Спустился по лесенке в схрон, руками пошарил, а там одни сундуки пустые стоят. Все подчистую выгребли! Вот только это и нашел. Видать, в спешке обронили… — он порылся в складках одежды, извлек наружу горстку мелких монет старинной чеканки.