Авантюры студиозуса Вырвича
Шрифт:
— Когда я получил диплом в Праге, мы с друзьями завернули ночью все статуи на Карловом мосту в белые простыни, а утро я встретил на верхней площадке колокольни, — меланхолично сказал Лёдник встревоженной жене. — Причем, как я попал на ту колокольню, — убейте, не вспомню.
И пошел варить своему ученику свежий отвар от последствий ночного пира.
Наутро Прантиш действительно мало что мог вспомнить. Но диплом — вот он, с печатью! И докторская шапочка, и мантия! Теперь можно заняться и военной карьерой. Пусть профессор простит, но медицина Прантиша не влекла.
После визита к полковнику
Прантиш, гордо заломив новенькую шапку, вошел в дом с зелеными ставнями около Острой брамы. Хвелька, который за время расставания с доктором и не подумал похудеть, поклонился молодому пану Вырвичу особенно торжественно: понял, что теперь пан не студент, а настоящий рыцарь! На исходе недели будет готов драгунский мундир, итальянский конь окраса спелого каштана ждет в конюшне, остальное снаряжение приобретется. Вырвичу даже аванс выдали — принимая во внимание особенные отношения к Лёднику покойного гетмана, до самой смерти бывшего шефом регимента.
А вот доктора, перед которым особенно хотелось похвастаться, дома не было. Пани Саломея напрасно пыталась скрыть тревогу.
— Приходил пан Агалинский, — рассказывала она. — Веселый такой, нарядный. Поговорили с Бутримом и поехали.
— Куда? — растерялся Прантиш.
Пани Саломея пожала плечами.
— Бутрим сказал — в гости к пану Агалинскому. Будто давно слово давал к нему съездить, вот и настало время. Шутил, улыбался. А у меня что-то на сердце неспокойно. Понимаю, что напрасно волнуюсь, — поехал к другу. Сына своего, наверное, увидит, порадуется. Ну разве что перепьются с паном Гервасием.
Но голос пани дрожал, а увидев, как бледнеет лицо Прантиша, Саломея так и совсем голос потеряла.
Не может быть. Вырвич давно и думать бросил о страшной присяге Лёдника, об угрозах пана Гервасия засечь того до смерти за своего брата и братову жену, в гибели которых обвинял доктора. После пережитого вместе! После того, как доктор столько раз тому же пану Гервасию жизнь спасал, столько раз проявлял свои жертвенность и благородство, — а их же сыну кожевника не занимать. Неужели Американец решил воспользоваться правом на жизнь бывшего раба?
А Лёдник — вот же упрямый! До смерти упрямый! Мог и поехать на смерть.
Прантиш бросился в профессорский кабинет, безо всяких церемоний поразбрасывал на столе бумаги, повытаскивал ящики. В верхнем лежал запечатанный конверт, подписанный пани Саломее Лёдник и пану Прантишу Вырвичу. Новоиспеченный доктор и подхорунжий не колебался: разорваный конверт полетел на пол, а содержимое.
Лист выскользнул из пальцев и отправился на пол за разорванным конвертом. Саломея подняла бумагу, пробежала глазами по ровным строчкам. Непослушными губами спросила Вырвича:
— Что это значит?
Вырвич схватился за голову.
— Знаешь, где имение Агалинских? — вдруг властно крикнула женщина, схватив Прантиша за ворот. — Покажешь дорогу! Едем!
И снова они гнали лошадей, и снова ценою была жизнь. Ветер, еще сохранявший весеннюю пронзительность, нетерпеливо подгонял их в спины, из-под копыт фонтанами разбрызгивалась грязная вода, которая еще недавно была прозрачным, как диаманты, дождем. Прантиш посматривал на воинственный профиль женщины, приникшей к шее коня, этим будто убыстрявшей его бег, и приходило в голову, что не хотел бы он очутиться на месте того, кто обидит ее любимого. Да и пистолеты пани прихватила с собой. А что такого? Женские дуэли — обычное дело. Даже российская императрица Екатерина еще в качестве жены наследника трона ежегодно по нескольку раз бывала секунданткой у своих придворных дам. В Европе есть женщины, кои и мужчин на дуэль вызывают. Одна такая, во Франции, сразу с двумя дралась на шпагах, одного прикончила уколом в горло, второго — в сердце. Даже король вмешался и приказал воинственной паненке больше дуэлей не устраивать. Панна Богинская вон как ловко управляется с кинжальчиком, хоть и щуплая. И пани Саломея, похоже, не оплошает.
Имение Агалинских было не такое большое, как дворцы Богинских и Радзивиллов, но все-таки — двухэтажный каменный дом с колоннами, каменные хозяйственные постройки, красивый парк с мраморными беседками. Еще было замечено, хоть гостей пропустили беспрепятственно, что имение подготовлено к обороне, как настоящий замок, — даже орудия стояли на валах.
— Где его мость пан Гервасий Агалинский? — крикнул Прантиш лакею в белой свитке. Тот испуганно поклонился:
— Его мость пан с гостем пошли на конюшню. Туда вон. За деревьями. Но пан Гервасий приказал их не беспокоить! И чтобы никто к конюшням не подходил! Ни в коем случае. Увидит, что кто-то подсматривает, — уши отрубит!
Завернув за угол длинного каменного строения, в котором размещались конюшни, Прантиш увидел две фигуры. И остановил Саломею, зашептал:
— Подожди. Здесь дело чести. Если вмешаться — можем сделать хуже. Пусть разберутся между собою раз и навсегда. Появиться успеем, когда дойдет до. необратимого. Но не будет же пан Гервасий Бутрима действительно убивать!
Саломея, которая до крови кусала губы от тревоги, молча кивнула головой. Оба, спрятавшись за толстенную липу, осторожно подобрались ближе. Прантиш придерживал Саломею за плечи — боялся, что она все испортит, выбежит. Потому что женщину даже трясло от страха за любимого.
А любимый никакого страха не проявлял. Мрачный, саркастичный. Ну, как всегда. Пан Гервасий тоже не улыбался, стоял, сунув руки за литой слуцкий пояс, опоясывавший синюю чугу.
— Ну что, Бутрим, место тебе знакомое. Насколько я знаю, проводил ты здесь много времени. Без пользы, правда, для твоей спины.
— Выбор места отдаю вашей мости, — холодно промолвил Лёдник. — Я не привередливый.
Пан Агалинский криво усмехнулся:
— Еще бы тебе перебирать. В конюшню, на привычную тебе скамью не пойдем. Ложись, доктор, просто на землю. И безо всяких ковриков.