Шрифт:
Глава первая. Женихи: орёл и не очень
Яркие солнечные лучи отражались от покрытых сусальным золотом крестов, бликами ложились на зелёные купола, на белоснежные стены церкви и колокольни. Церковь Ильи Пророка, не так давно отреставрированная на средства меценатов, выглядела не только величественно, но и празднично. Рядом возвышались липы и тополя, а вдали, завершая картину, несла свои воды Волга. Волга-матушка, Волга-кормилица, как ласково называли реку жители города: и мастеровые, и купцы.
Однако внимание двух юных барышень, выглядывающих из окна расположенного
Барышни наблюдали за спускавшимся по ступеням парадной лестницы особняка бравым гусаром. Объект наблюдения был молод, хорош собой, высок, строен, русоволос и синеглаз. Ему невероятно шла форма гусарского Александрийского полка: чёрная с белой оторочкой и лампасами, с шитьём серебряными шнурами, с эполетами поручика. Флер таинственности придавал знак отличия полка — «мёртвая голова» — череп с перекрещенными костями, а также алая молния под ним. Последняя указывала на принадлежность к отдельному магическому эскадрону. Злые языки поговаривали, что попадали в такие элитные эскадроны не по силе дара, а по толщине кошелька.
— Ох и хорош! Орёл! — воскликнула одна из барышень, темноволосая, кареглазая, когда гусар словно взлетел на подведённого слугой коня. — Дуня, смотри!
Гусар, видимо, почувствовав на себе взгляды, принялся гарцевать по площади. Серый в яблоках орловский рысак грациозно переставлял ноги, а всадник сидел, как влитой.
— Позёр, — ответила барышня, названная Дуней, и добавила на укоризненный взгляд подруги: — Но, спорить не буду, хорош.
Гусар повернулся, поднял голову и посмотрел на окна второго этажа. Барышни, дружно охнув, отпрянули в стороны. Наблюдать продолжили, выглядывая из-за длинных бархатных штор. Когда гусар скрылся из виду, кареглазая барышня произнесла:
— Вот, Дуня, стоило твоему папеньке свозить тебя на балы в Москву да в столицу, как женихи свататься повалили. Позавчера один, сегодня двое. Кучно идут, как легавые на псовой охоте.
Последнее сравнение настолько выпадало из остальной речи подруги, что Дуня рассмеялась, показывая белоснежные зубки и ямочки на щеках.
— Глаша, да неужто ты, наконец, кое-что от меня нахваталась? — спросила она. — Наши институтские дамы в обморок бы упали, а то всё тебя в пример приводили: Долли, берите пример с Глафиры. Какое счастье, что мы уже выпустились. Никто больше не будет называть меня этой собачьей кличкой. Долли! Авдотья, видите ли, слишком простецки звучит. Только вот папенькины денежки за наше с тобой обучение не побрезговали принять. Хоть они не от дворянина какого, а от купца.
— Ну, разошлась, аника-воин. Амазонка, не иначе, — сказала Глаша, с улыбкой глядя на младшую подругу. Несмотря на всего полгода разницы, считала она себя намного старше и опытнее. — Преподаватели, особенно классная дама, свечки к алтарю, небось, поставили, когда мы учёбу закончили.
Выпускницы учебного заведения, носившего название: «Московский институт девиц благородных, магически одарённых, имени святой Екатерины», дружно рассмеялись.
Дальше Москвы папенька дочь любимую и воспитанницу отпускать на учёбу не захотел. Портал, чтобы по магическому коридору перемещаться, в Ярославле ещё не возвели, в столицу не наездишься.
Навещал дочь и воспитанницу купец первой гильдии Михайла Петрович Матвеевский куда чаще других родителей. А жалобы от начальницы института на поведение доченьки ненаглядной и того чаще выслушивал. Ну, да он готовился, ни разу с пустыми руками не являлся: для начальницы личный подарочек привозил, на благотворительность жертвовал. Головой лишь на жалобы кивал, да поговорить с Дуней обещался.
Говорить — говорил, но не ругал. По его мнению, вела Дуня себя в институте чуть ли не идеально: лошадей диких объезжать не пыталась, с дворовыми мальчишками не дралась, по заборам, опять же, не лазила, на кладбище духов не вызывала.
Поначалу Михайла Петрович думал Дуню в обычный институт благородных девиц отдать, без обучения магии, но дар, что у девочки открылся в возрасте девяти лет, оказался сильнее, чем у братьев и чем у него самого. К тому же приятной неожиданностью стала и одарённость Глаши, сиротки, взятой когда-то в семью воспитанницей и подругой для дочери. Хоть и слабенький дар, но проявился, видать одну из её дальних прабабок какой-то дворянин своим вниманием осчастливил. Так же, как матушку купца — известный сановник, ко двору приближенный. Много лет в полюбовницах держал.
Так и получились у крепостной крестьянки три одарённых магией сына. Сановник их не бросил, крестьянке с детьми дал вольную, деньжат, на первое время. Сыновья оказались не только магически одарёнными, но и к делу купеческому талант имели. Быстро разбогатели, начальный капитал, отцом подаренный, в сотни раз приумножили, в первую гильдию вошли.
Посмотрел купец, как Дуня старших братьев заставляет обучать её всяким магическим штучкам, послушал жалобы экономки на прожжённые шторы и замороженный колодец, и решил, что лучше пусть у наставников знания получит, чем самоучкой ходит. Не ошибся купец, Дуня книги по магии читала с большим удовольствием, чем прочие барышни любовные романы.
Отсмеявшись, Дуня с Глашей принялись женихов обсуждать.
— Что скажешь о Фоме Сорокине? — спросила Глаша.
— Глаша, ты забыла, о чём папенька мечтает? — вопросом на вопрос ответила Дуня.
— И правда, забыла, — спохватилась Глаша. — Да, дядюшка Михайла спит и видит тебя графиней или баронессой. Фома молодец славный, но из купцов. Знаешь, Дуня, думаю, если бы ты полюбила кого, папенька твой смирился бы. Не ёкает сердечко, не замирает ретивое рядом с кем-то из женихов?
Дуня посмотрела на подругу неожиданно серьёзно и ответила:
— А даже и ёкает. Мне муж нужен такой, чтобы дети будущие не только титул получили, но и дар магический умноженный.
— Никакой романтики в тебе, Дуня, — со вздохом произнесла Глаша. — Мужа и то выбираешь, как твой дядя племенных жеребцов.
— Что-то схожее, определённо, имеется, — задумчиво протянула Дуня.
В Чайную гостиную, из окон которой подруги вели наблюдение, вошла одна из горничных.
— Авдотья Михайловна, вас папенька в кабинете ожидают-с. Просили позвать-с, — произнесла горничная, поклонившись.