Ave Maria
Шрифт:
– Договорились, бери! – согласился адмирал и пожал маленькую ладошку мальчика.
Иван и Александра весело рассмеялись, а Артем сначала насупился, но потом тоже засмеялся.
Тогда казалось, что этот разговор лишь разрядил натянутую обстановку, а через сорок пять лет выяснилось, что маленькому Артему, как в сказке, приоткрылось на миг будущее. В начале девяностых годов XX века Артем Каренович выкупил особняк и приступил к его реставрации.
С тех пор, как Александра переселилась к Ивану, их отношения теплели с каждым днем. И давность знакомства, и фронтовое братство, и физическая приязнь друг к другу,
Да, пока Александра еще не любила Ивана так, как любил ее он, но все шло к тому, что их супружество становилось неминуемым. Иногда Александра даже подумывала, что хорошо бы им обвенчаться. Воображала себя в белой воздушной фате, а Ивана в генеральском мундире. Воображалось все очень здорово, правда, нередко вместо лица Ивана возникало лицо Адама, а генеральский мундир, белые перчатки – все оставалось неизменным. Да, о венчанье она подумывала, но вслух ничего такого не высказывала, так как знала, что в положении Ванечки-генерала венчание в церкви невозможно. В общем, все шло своим ходом, а тут Ашхабад… После Ашхабада их отношения едва не обрушились, но неожиданно выстояли, как счастливый дом после землетрясения. Их общий дом устоял, а трещины были не в счет… И устоял он не в последнюю очередь благодаря ее беременности. Так, еще не родившийся ребенок начинал управлять судьбами взрослых людей. В дальнейшей своей жизни Александра Александровна не раз была свидетельницей похожих ситуаций.
В тот день, когда в Париже Мария впервые посетила профессора Шмидта, в Москве Александра проснулась утром за десять минут до звонка будильника, который поднимал их с Иваном всегда ровно в 6.30 по московскому времени.
Десять минут вроде бы так мало, а Александра успела за эти 600 секунд прочувствовать и пережить так много, что хочешь не хочешь, а задумаешься об относительности всего земного.
Раньше Александра спала у стенки, а Иван с краю их не слишком широкой полутораспальной кровати с никелированными спинками. После того, как Александра окончательно уверилась в своей беременности, по ее просьбе они поменялись местами.
Она проснулась оттого, что ее разбудила дочь. В том, что родится не сын, а дочь, Александра не усомнилась ни разу.
Разве словами выразишь это чувство, когда тебя будит навстречу новому дню еще не родившаяся дочь? Все слова тут какие-то маленькие и тусклые, а душа замирает от невыразимого счастья жить сразу двумя жизнями.
Иван всегда спал очень тихо, его дыхания почти не было слышно, и это нравилось Александре, как и то ровное тепло, которое исходило от его тела. Много лет спустя, но еще глубоко при советской власти, Александра прочитала в потрепанной «Роман-газете» [7] , в повести своего современника: «Семьей всегда было для меня нечто, пронизанное общим теплом».
7
Популярное в СССР издание, публиковавшее произведения русских и переводных авторов многомиллионными тиражами.
С Иваном ей, конечно, спокойно, и решение вроде бы принято ею бесповоротно, но через неделю вернется Адам, и что тогда? Как ей работать с ним рядом изо дня в день?
Александра пришла на кафедру за полчаса до урочного времени. Ни Александра Суреновича Лапикова, ни его жены Натальи еще не было на работе. Открыв дверь своим ключом и не зажигая света, она прошла в зимнем утреннем сумраке просторного кабинета к столу Папикова, положила заявление об увольнении и убежала на лекции.
– Что это значит? – бесстрастно спросил Папиков свою жену Наталью, прочитав заявление Александры. – Взгляни, – и он протянул ей листок.
– Нормально, – сказала Наталья, пробежав глазами написанное на листке. – Ей сейчас так тяжело…
– Что тут нормально? Ни с того ни с сего?! В чем дело? – приподняв очки на лоб, недоуменно спросил Папиков.
– Саша, ты меня удивляешь, – она ведь беременная.
– Ну и что? Беременная радоваться должна, а не кидать заявления. Мы фронт прошли…
– Саша, при чем здесь фронт? Она сейчас замужем за своим бывшим комбатом, а теперь генералом.
– Ну и что?
– Саша, какие вы странные мужчины… Ребенок от генерала, а тут Адам… чего непонятного?
– А-а, я как-то не сложил, – поморгав усталыми карими глазами, смутился Александр Суренович.
– Ты не сложил, а она сложила. Как ей работать с одним мужем, а жить с другим? Но главное, я думаю, для нее ребенок. Она боится за ребенка. У нее уже был печальный опыт, и сейчас для нее главное – сохранить ребенка. А если работать с нами и Адамом, то никаких нервов не хватит.
– Х-м-м, разумно. Ладно, дайте мне время, – почесал еще небольшую лысину Папиков, – сообразим, что-нибудь придумаем.
Придумывать не пришлось.
В дверь кабинета робко постучали.
– Входите! – громко крикнула Наталья.
И вошла Ксения Половинкина.
– Вы к кому? – спросила никогда прежде не видевшая Ксению Наталья.
– К Сурену Папиковичу Александру, – прыгающими губами проговорила Ксения и сама первая засмеялась, и на глазах ее выступили слезы.
И Наталья, и Александр Суренович Папиков тоже засмеялись.
– Значит, ко мне, – вставая из-за стола, добродушно проговорил Папиков. – Я Александр Суренович, а ваше имя?
– Ксения.
– Я слушаю вас, Ксения.
– Адам прислал, муж мой Адам Домбровский прислал телеграмму. У него папа умер. И вам прислал, а свой адрес забыл… вот я пришла.
В кургузом коричневом плюшевом пиджаке, в нелепой по январским холодам цветной шифоновой косынке, в юбке от школьной формы, в стоптанных туфлях-лодочках, в светло-коричневых чулках в резинку с бледным, почти детским личиком, Ксения никак не была похожа на жену.
– Сходи в деканат, – попросил Папиков Наталью, – наверняка там телеграмма застряла. – А вы присаживайтесь, пожалуйста, – пододвинул он стул Ксении, а сам сел за свой письменный стол.
– А где Саша? – как бы ища последней защиты, спросила Ксения.
– Саша на лекциях, скоро придет. Сейчас и Наталья вернется, будем чай пить, знакомиться.
– Мне некогда, у меня поезд, – робко сказала Ксения.
– Точно, в деканате лежала, – входя в кабинет, подала Папикову телеграмму его жена.