Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
Леа проснулась и, что-то промурлыкав, сладко потянулась. Несмотря на головную боль, особенно в висках, чувствовала она себя прекрасно. Сев на постели, она огляделась и натянула на обнаженные плечи вигоневое покрывало, лежавшее на огромной кровати среди смятых простыней. Глядя на этот беспорядок, она улыбнулась. Забавное место! Здесь было что-то от чердака, пещеры или юрты кочевника. Толстые полотнища темно-красного бархата, прикрепленные к балкам потолка, свисали по обе стороны самой широкой, какую когда-либо видела Леа, кровати. Напротив этого сибаритского ложа
— Я как будто подвешена во времени и пространстве, — вслух произнесла она.
Звук собственного голоса, прозвучавший в тишине комнаты, нарушаемой только потрескиванием огня, удивил Леа и вернул ее к реальности.
«Вот он какой, грех», — подумала она. Эта мысль ее рассмешила, поскольку ее понятие о грехе было одним из самых нестойких, и это с самого детства, несмотря на Катехизис, который мать заставляла ее перечитывать каждый день, и на проповеди дяди Адриана, которые она слушала в соборе Бордо.
— Как же вы сейчас красивы, — произнес голос из темноты.
— Франсуа, где вы прячетесь? Я вас не вижу.
Зажглась лампа под зеленым абажуром из матового стекла. Позади нее за большим столом, заваленным книгами и бумагами, сидел Франсуа Тавернье. Он встал и подошел к кровати. На нем был длинный, украшенный вышивкой, халат, делавший молодого человека похожим на монгола и подчеркивавший резкость черт его лица.
— Что это вы так вырядились?
— Ах! Леа… я думал соблазнить вас этим декадентским нарядом. Увы, мне это не удалось.
— Откуда он у вас? Очень красивый.
— Несколько лет назад я привез его из Кабула. Это подарок афганского принца — церемониальное платье, которое раньше носили министры. В Афганистане суровый климат, и поэтому платье очень теплое. С начала войны зимой я ношу дома только его.
— Так это от холода вы развесили все эти полотнища вокруг кровати?
— Да, но как только работа была закончена, я понял, что воссоздал в большом масштабе любимую обстановку своего детства: стол в столовой моих бабушки и дедушки, казавшийся мне тогда огромным, и свисающую до пола красную скатерть, под которой я любил играть, представляя себя бедуином, ханом, пиратом или работорговцем.
Леа посмотрела на него с таким удивлением, что он расхохотался.
— Но я же был мальчишкой, как и все остальные.
— Да, конечно, — сказала она, тоже засмеявшись. — Но мне очень трудно представить вас ребенком.
— Это еще одна вещь, которая нас различает; мне совсем нетрудно видеть в вас маленькую девочку, какой вы были совсем недавно, а в некоторых случаях остаетесь и до сих пор.
Он сел на кровать, глядя на девушку с трогательной нежностью. Она непроизвольно прильнула к своему возлюбленному и потерлась носом о его шею.
— Мне нравится ваш запах.
Он нежно обнял ее, наслаждаясь ее первым ласковым словом, имевшим для него такое же значение, как и признание в любви. В устах чувственной женщины слова «я люблю ваш запах» казались ему словами «я люблю вас», произнесенными влюбленной женщиной. У него не возникло даже желания подшутить
Зазвонил телефон.
Леа вздрогнула и, выпрямившись, воскликнула:
— Боже мой, уже ночь!.. Тетушки будут волноваться.
— Нет, я предупредил их, что вы со мной.
— А, хорошо, — она встала, не обращая внимания на свою наготу. — Вы поднимете трубку?
— Нет, сегодня меня ни для кого нет.
— Это может быть важно. Прошу вас, подойдите к телефону.
Услышав в голосе Леа тревогу, он послушался, но когда взял трубку, не услышал ничего, кроме тишины.
— Как вы побледнели! Не стоит так волноваться, Леа.
— Да, вы правы, я совсем глупая.
— Я наполню ванну, это поможет вам успокоиться.
— Ванну?
— Да, в наше время это большая редкость, когда друзьям можно предложить принять ванну. Но не думайте, что я имею эту возможность всегда. Мне кажется, что в резервуаре есть теплая вода. Держите, а то простудитесь.
Леа взяла у него кашемировую шаль.
— Устраивайтесь у огня, а я пушу воду и включу радиатор.
Когда он вернулся, Леа сидела, обхватив руками колени.
Франсуа сел напротив, облокотившись на одну из стоек камина.
— У вас не найдется сигареты?
Он порылся в кармане халата и вытащил очень красивую пачку.
— Английские. Подойдут?
Не ответив, Леа взяла сигарету и прикурила от горящей веточки, которую он достал щипцами из камина.
— Спасибо, — с закрытыми глазами произнесла она, вдохнув дым.
Он тоже взял сигарету. Несколько минут они молча курили.
— Кто тот человек, что подходил к вам у Марты?
Прежде чем ответить, Франсуа долго молчал.
— Это опасный подлец.
— Однако мне кажется, что вы с ним в превосходных отношениях.
— С виду это действительно так. Я не могу поступать иначе. Мне необходимо общаться с такими, как он.
— Не понимаю.
— Тем лучше для вас. Но я могу рассказать вам о нем. Его зовут Мендель Школьникофф, или Сокольников, он еврей, русский эмигрант из рижской семьи торговцев тканями. Поставщик царской, а затем и революционной армии, он вместе с семьей уехал в Германию, а оттуда, стремясь избежать участи, которую нацисты уготовили евреям, — в Голландию. Затем он оказался в Брюсселе, где попал под суд за злостное банкротство. Я опускаю детали. Проведя некоторое время в заключении, он получил разрешение поселиться во Франции. После развода с женой, в 1934 году, вместе с братом он создал на улице Абукир компанию по закупке и продаже тканей. Дела шли не очень хорошо, и на него завели дело о мошенничестве. Когда началась война, в кругу коммерсантов, занимающихся темными делишками, он был известен под именем Мишель. В сороковом, озабоченный развитием событий, учитывая свою национальность и российское происхождение, он взял в компаньоны инспектора полиции, которому было поручено следить за ним, и завязал контакты с немецкими властями с тем, чтобы начать с ними торговлю. С ноября дела у него пошли на лад, и очень скоро он стал преуспевать. Его новые клиенты были им очень довольны…