Авгур
Шрифт:
— Здравствуй, здравствуй, Андрей, — сказал он солидным голосом. — Давно тебя не видел. Как мама?
— Здравствуйте, Альберт Викторович. Мама нормально, спасибо.
— Все там же работает?
— Ага. В «Гребешке».
— Ну да, ну да. Привет ей передавай. Хотя, погоди, я же сегодня ее увижу. Она ведь на выпускной придет?
— Конечно. А вы, значит, тоже будете?
— Ну, а как же. Специально все дела в Москве раскидал, чтобы неделю выкроить. А на те выходные уже обратно. Ну и оболтуса своего забираю, естественно.
Андрей вздохнул, и Альберт Викторович, заметив это, спросил:
— А ты сам-то уже решил, куда поступаешь?
—
— А мама что говорит?
— Мама? Да ничего, вроде… — сказал Андрей и сам удивился. А ведь и правда — мама, которая тряслась над ним с самого детства, сейчас проявляла поразительное спокойствие. То есть, она периодически спрашивала его, в какой институт он хочет пойти, и даже перебирала конкретные варианты, но как-то без фанатизма. Она не начинала лихорадочно обзванивать давно забытых знакомых, у которых могли быть связи в одном из окрестных вузов, и не рвала на себе волосы, когда Андрей признавался, что не хочет ни в медицинский, ни в политех, ни, предположим, на исторический. Мама только вздыхала, но не впадала в панику. Как будто была уверена, что настанет день, и все решится само собой. Ага, блин, ректор МГУ лично спрыгнет с парашютом на школьный двор и вручит Андрею повестку. То есть, тьфу, не повестку, а этот, как его… студенческий билет, да…
— Ну, может, и правильно, — неожиданно согласился Пашкин отец. — Если до сих пор не решили, теперь уже дергаться смысла нет. Ждать всего ничего.
Он посмотрел на часы, висевшие на стене, и Андрей машинально взглянул туда же. И в ту же секунду порыв прохладного ветра ворвался в комнату через балконную дверь, кроны тополей резко зашумели за окнами, и серая туча впервые за три недели закрыла солнце. На улице потемнело, Андрей услышал раскаты грома где-то у далеких холмов, а со стороны городской окраины донесся тоскливый собачий вой.
— Угу, — сказал Альберт Викторович, выглядывая во двор. — Вечером перед уходом надо балкон закрыть, чтобы не залило.
Солнце постепенно выбралось из-за тучи, и зной тяжелым пологом снова опускался на город. Гроза была еще далеко.
— Ладно, — сказал Пашка, который до этого стоял молча. — Пошли ко мне в комнату.
Комната у Пашки была что надо. Кроме дивана, письменного стола и шкафа, имелись еще два кресла, тумбочка, на которой приткнулась давешняя магнитола, а на полу у стенки стояла навороченная стереосистема с красивыми огоньками и подставкой для компакт-дисков. В углу был отдельный столик с компьютером, на экране которого мерцала заставка Windows 98, а в другом углу помещался пожилой, но исправный телик с игровой приставкой и новым видеоплеером. На столе, на диване, на тумбочке и просто на ковре валялись кассеты с дисками. Разноцветные провода, перепутываясь друг с другом, расползались к розеткам и удлинителям. Плотные шторы на окнах были задернуты. Все это напоминало Андрею рубку орбитального челнока, который по недосмотру провалился сюда из будущего. Но не из того будущего, где радовалась жизни коммунистическая Алиса, а из другого, американского, где людям вживляют в мозг микрочипы, а по коридорам космических кораблей бродят инопланетные монстры.
— Короче, смотри, что батя в Москве купил, — Пашка взял со стола две видеокассеты. — Ну, первую — это он больше для себя…
— А что там?
— «Сибирский цирюльник», лицензионка.
— Ого, лицензионка? Премьера же, вроде, только зимой была.
— Подсуетились, ага. Понимают, что экранки уже один хрен по стране гуляют.
— Ну и как?
— Само
— Ага, я понял. Ну и?
— Прикинь, Михалков, по ходу, хотел в Эксклаве снимать!
— Да ладно? С какого перепугу?
— Ну, там по сюжету этого юнкера на каторгу загоняют. А куда на каторгу? Если в Сибирь — он, глядишь, еще и в живых останется. А вот если в Эксклав — тогда уж точно кирдык. Ну и вот, хотели на натурные съемки выехать.
— Охренеть… И что, разрешили им?
— Ага, щас. Вы, говорят, Никита Сергеевич, наше национальное достояние. А вдруг вас там мурена… того? Не можем мы рисковать. Короче, пришлось-таки в Сибирь ехать.
Андрей представил, как мурены жрут киногруппу во главе с живым классиком, и передернулся. Потом спросил у Пашки:
— Ладно, ты ж меня не Михалкова смотреть позвал? На второй кассете у тебя что?
— О-о-о! — Пашка сделал значительно лицо. — Приготовься, сейчас проникнешься.
— Давай, показывай, не тяни кота за это самое…
Пашка показал, и Андрей проникся.
— «Матрица»? Ни фига себе! Она что, в прокате уже?
— У них весной вышла, а у нас осенью только в кинотеатрах появится. Я в Москве схожу обязательно. В «Пушкинский», там теперь система Dolby Surround. Звук, короче, со всех сторон…
Он рассказывал, помогая себе руками, а Андрей завидовал молча. Пашка мечтательно улыбался, словно был уже там, в столице, где ревут потоки машин, и жизнь бурлит до утра. Вот он выходит из универа на Воробьевых горах и идет с друзьями пить пиво. Потом они отправляются на пресловутую «Матрицу», где зал наполняет объемный звук, и кажется, что пули вылетают прямо у тебя из-за уха. А в следующий раз он приходит в кино уже не с друзьями, а в компании с элегантной москвичкой (не приезжей, а настоящей, в каком-нибудь седьмом поколении, и отец у нее профессор, а мама педагог в музыкальной школе), и Пашка берет билеты на слезливую мелодраму… Хотя нет, она же дочка профессора — тогда на заунывный арт-хаус, способный усыпить на третьей минуте, но это Пашке сейчас не важно, потому что он ведет свою спутницу на самый последний ряд, где можно вообще не смотреть на экран. А после фильма он приглашает москвичку к себе домой (наверняка ведь родители снимут ему квартиру), и за окном мерцает россыпь ночных огней, а в комнате свет им уже не нужен…
— Ладно, — сказал Андрей нарочито громко. — Так что, нормальная копия?
— Что? А, да. Экранка, конечно, но камера не дрожит, и цвета нормальные. Смотрим?
— Врубай, механик…
И они посмотрели «Матрицу» — сначала без пауз, а потом на ускоренной перемотке, выискивая самые впечатляющие моменты. Фрагмент, где Киану Ривз уворачивается от пуль, прокрутили целых три раза. Потом вспоминали многозначительные цитаты, переведенные чьим-то гнусавым голосом.
— Этот крендель, Морфеус, — поделился Андрей, — прямо как моя мама. Зарядила мне вчера вечером: «Реальная жизнь — она не такая, как тебе представляется». Примерно цитирую, дословно уже не помню.
— Ага, — сказал Пашка, — выдадут нам сегодня каждому по красной таблетке в дополнение к аттестату, заснем всей кодлой в актовом зале — и здравствуй, реальный мир!
Они поржали, потом Пашка достал приставку и предложил напоследок срезаться в «танчики», что и было сделано со смаком и задорными матюками (вполголоса, конечно, чтобы отец не услышал). И когда Андрей взглянул на часы, было уже начало шестого.