Август и Хельга
Шрифт:
Так он сидел: практически неподвижный, с подсвеченным белым светом лицом безо всяких эмоций, напоминавший лишённую жизни статую. Действительно, он ощущал себя неживым без Хельги. Присутствие Хельги вдыхало жизнь в его реальность. Хельга была его жизнью. Она была для него всем.
***
– Тренер сказал, что я потолстела, - с порога заявила Хельга, с мрачным лицом вваливаясь в квартиру. Август растерянно отступил в сторону, когда она резкими движениями скинула обувь, куртку и рюкзак прямо на пол и, даже не удостоив его взглядом, прошагала в душ. – Он вообще был жутко
Август продолжал в растерянности стоять в прихожей, даже когда щелкнула магнитная задвижка душевой кабины и зашуршала льющаяся вода. Потолстела? Он, что ли, виноват в этом?
И тут он уловил идею. Беззвучно и мрачно, как акулья тень, отделившаяся от массива тёмных колышащихся водорослей, она выплыла откуда-то из глубин его сознания. Не совсем ещё понимая, к чему она ведет, он, с рассеянным, погруженным внутрь себя взглядом, медленно переставляя ноги и почти не осознавая окружающего, прошел в гостиную и опустился в кресло. Старое, продавленное под форму его тела, любимое кресло с накинутым на него мягким фланелевым покрывалом в крупную красно-чёрную клетку, по боку которого он, садясь, всегда приласкивающе проводил рукой, как если бы это была лошадь или уютная домашняя собака.
Вообще не заниматься. Она сказала, регатой можно будет вообще не заниматься.
Теперь он специально приходил на работу пораньше и уходил раньше, чтобы успеть подготовить и поставить в духовку сложно фаршированное мясо, утку с яблоками и соусом в тайском стиле, меренги.
И раз за разом набирал номер Хельги, зовя её на ужин. Прося отменить тренировку.
***
– Послушай, я не смогу сегодня приехать, - говорила она в трубку, а за нею угадывался смутный шум улицы и проезжавших мимо машин. Должно быть, только что вышла с работы и сейчас отвечает на его звонок, небрежно перекинув через руку большую складчатую сумку рыжей замши, набитую, как всегда, сменными тренировочными вещами. Опять она окружена миром, а он сидит в своей квартире и видеть Хельгу – единственное, что имеет смысл в его жизни.
– Может быть, пропустишь тренировку сегодня? Я испёк черничный торт. Для тебя специально, - отвечал Август несколько униженно, словно чувствуя, что просит нечто неправильное, чего не должен был бы просить.
Он уловил вспыхнувшие в голосе Хельги нотки раздражения, как и много раз до этого, когда она отказывалась от своих планов, чтобы провести вечер с ним, но сейчас, как и всегда, она согласилась, и Август положил трубку: облегченно, ощущая удовольствие от достигнутой цели, к которому примешивалось слабое чувство вины.
Они спокойно ужинали в тёплом свете лампы, обмениваясь, как всегда, какими-то незначащими событиями дня. Ничего особенного в рассказываемом не было, но каждого из них успокаивали мелочи, которые сообщал ему другой: как если бы подчёркивая совершеннейшую обыденность и неизменность, что всё осталось по-прежнему и сегодняшний день похож на предыдущий.
Так казалось Августу. Предвкушая восхищение и благодарность Хельги, он отрезал кусок пирога, положив тёмно-снний треугольник на блюдце и поставив перед
Ему хотелось бы, чтобы так было всегда. Чтобы Хельга никуда не уходила, а ему не приходилось бы беспокоиться, с кем она и интереснее ли ей там, где она сейчас, чем с ним.
– Может быть, ты бросишь регату? – тихо произнёс он, но в голосе его слышалась настойчивость и какое-то давление, которое он иногда, если хотел, умел вкладывать в свои слова.
– Ты серьезно? – вскинула на него взгляд Хельга, даже не прервав движение маленькой ложечки, уже воткнутой в пирог.
– Конечно, - продолжил Август, ободрённый её реакцией и решивший, что сейчас настал подходящий момент довести идею до конца. – Мы могли бы ужинать так каждый день. И тебе не приходилось бы таскаться бог весть куда, на холод, с этим испанцем.
Последнее слово Август произнес с лёгким оттенком презрения. Южные нации казались ему чем-то сродни животным, не умеющим контролировать свои эмоции.
– Да ты и сама должна понимать, - начал произносить он, слегка выпятив нижнюю губу, как всегда, когда ему казалось, что его внимательно слушают, от чего он ощущал некую самодовольную уверенность. – Такое времяпрепровождение…
Раздался резкий звон ложки, с силой положенной на блюдце. Поток речи Августа затих, он уловил на себе внимательный, прямой взгляд Хельги.
Такой он редко видел свою Хельгу, но такой он её боялся.
Она сидела с жёсткой, идеально прямой спиной, как у аристократки, и бросала ему слова, от которых ему хотелось съежиться. Словно с каждым словом падала стена созданного им уютного мира: одна, другая, срывался потолок – и он оказывался на бетонной поверхности высотного здания, в темноте, один, на ледяном ветру.
Хельга была спокойна и говорила размеренным, предельно жёстким тоном, как будто отчеканивая давно обдуманное и решенное.
– Мне надоело всё это, Август. Ты вмешиваешься в мою жизнь. Ты душишь меня. Я давно уже не испытываю любви к тебе и не хочу дальше тебя обманывать. Наши отношения давно уже превратились в болото.
Слова, произносимые ею, врезались в него чётко и точно, как метательные ножи, не оставляя никакого сомнения в том, что ему это послышалось. Хельга проговаривала то, что давно и смутно уже ворочалось в его собственной душе, но что он никогда не решился бы выпустить на свет. Болото. Он действительно пытался заставить её утонуть, застрять, - так, чтобы она уже больше никогда не выбралась. Жестоко, разве это жестоко или значит душить, если он делает это лишь ради любви?
Он сидел, понурившись, бессознательно втянув голову в плечи, и не произнес ни слова.
– Прости, Август, - уже чуть более мягким тоном, словно тронутая его бездействием, произнесла Хельга. – Но кто-то должен был это закончить. Ты мне действительно очень нравился, но мы должны идти дальше. Я надеюсь, ты найдешь того, кто тебе подходит.
Август рассеянно кивнул, как будто соглашаясь. В действительности он боялся произнести хоть слово, боясь, что голос задрожит и он будет выглядеть ещё более жалко.