Август. Первый император Рима
Шрифт:
Множество наблюдателей — сухопутные войска Октавиана и Секста, остававшиеся на берегу, — подбадривали сражавшихся криками. Победа была полной. Поняв, что проиграл, Секст отплыл в Мессину. Узнав о бегстве своего главнокомандующего, войска Секста сдались на условиях Октавиана. Через несколько часов быстрая галера, построенная на случай крайней необходимости, вышла из гавани в Мессине и направилась на восток. На борту был Секст Помпей. Вместе с ним шли семнадцать кораблей, вырвавшихся из сражения.
Он так никогда и не вернулся. Он воссоединился с Марком Антонием, надеясь на ответную благодарность Антония за спасение его матери. Покинув место боя, он перестал быть человеком, сколько-нибудь влиятельным в истории.
Теперь на сцену выходит Лепид. Он ничего не сделал для победы над Секстом Помпеем, но теперь появился в Мессине и, принимая сдачу города и гарнизона, дал понять Октавиану, что пришло время выяснить
Мятеж спокойного и безобидного Лепида и в самом деле стал полной неожиданностью; и, как и во многих других эпизодах, в его основе лежало представление об Октавиане как о человеке, неспособном бороться. Это впечатление оставалось еще долго, прежде чем выветрилось из умов современников.
Непосредственные переговоры, прошедшие в довольно агрессивной обстановке, не привели ни к каким результатам. Однако Лепид не только недооценил Октавиана, но и не сумел понять общую ситуацию времени. Предположение еще об одной гражданской войне между правителями уже выводило из себя армию, которая была усталой, слабой и измотанной бесконечными необязательными войнами; она отказалась бы следовать за правителем, предложившим еще одну войну без всякой на то причины. Лепид не имел ни малейшего понятия об этих настроениях, а Октавиан прекрасно отдавал себе в этом отчет. Пока Лепид дожидался, чем кончится дело, Октавиан поспешил разослать эмиссаров в лагерь Лепида, и началась одна из тех пропагандистских кампаний, которая слухами, убеждением и неприкрытой пропагандой некогда расстроила планы Марка Антония, а теперь имела еще больший эффект среди воинов Лепида. Войска Секста Помпея убедили в том, что их капитуляция не будет иметь силы без одобрения Октавиана. Посреди всех этих событий туда прибыл Октавиан. Он обращался к отдельным небольшим группам воинов, темой его речей было нежелание участвовать еще в одной гражданской войне, и он сожалел, что их к этому подталкивают. Его принимали уважительно и благосклонно. Войска Секста Помпея просили защиты и милости за то, что воевали не на той стороне. Он спрашивал, почему же в таком случае они не делают то, что в их интересах. Это был довольно прозрачный намек. Они толпами стали записываться в войско Октавиана. Вмешались некоторые воины Лепида. Октавиану стали угрожать, забрасывать камнями и прогнали из лагеря. Но было слишком поздно. Началось брожение в армии. Сначала бежал Помпей, затем другие, а когда тревожные слухи дошли до Лепида, посланные на усмирение войска присоединились к своим товарищам. Лепид понял, что его покинули и оставили одного в лагере, но, увы, никакая Клеопатра не спешила ему на выручку.
Он поступил разумно: снял военные доспехи, переоделся в гражданское платье и также пришел к Октавиану в сопровождении толпы любопытных, жаждавших увидеть, что же произойдет дальше. При его приближении Октавиан вскочил с места и не стал настаивать нашего положении побежденного и подчиненного. В конце концов, пожилой человек годился ему в отцы. Лепида отослали в Рим как частного гражданина, его лишили военного командования, но сохранили прежние должности, и это был конец его военной и государственной карьеры. Он прожил еще несколько лет на покое.
Поражение и бегство Секста Помпея и замирение Сицилии открыло ворота, до сих пор закрытые для Октавиана. В первый раз за много дней римский мир наслаждался мирной жизнью, и власть его магистратов распространялась на все его владения. Удавка была сброшена, вновь возобновилось движение товаров, и зерно из Африки и Сицилии хлынуло на римский рынок. Перемены происходили медленно, так что люди вряд ли это даже замечали; но в действительности это произошло одномоментно, как славный рассвет, как освобождение от оков, как чудесное рождение. Порыв воодушевления охватил людей, возможно, Октавиан его предвидел, во всяком случае, он убедился в этом воочую, когда возвратился в Рим и обрел мгновенную популярность. Можно было подумать, что это он был правителем золотого века! Сенат в полном составе вышел его встречать с венками в сопровождении толп горожан, и этот ошемломляющий и необычный эскорт, подобного которому Рим не видел уже долгое время, провожал его в храмы, выражал благодарность и сопроводил до самого дома. Его политику оценили. Хотя они и роптали прежде и просили его заключить худой мир, который вовсе не был бы миром, он настоял на том, чтобы уничтожить власть Секста Помпея и заключить такой мир, который был бы миром в полном смысле слова.
И все же понадобилось все его умение и такт, чтобы пережить результаты даже этого триумфа. С сорока легионами вооруженных людей на Сицилии проблема демобилизации встала очень серьезно. Войска настаивали на равноправии при распределении обещанных наград. Бесполезно было их запугивать, у него не было власти подавить суровыми мерами настроения, присущие всей
Октавиан отправил в отставку по их собственной просьбе ветеранов самого большого срока службы, людей, сражавшихся при Мутине и Филиппах, и озаботился тем, чтобы наделить их землей. Людей из новых соединений он частично демобилизовал, но, если мог, оставлял их на военной службе. Ему нужен был определенный план, с помощью которого он мог бы занять оставшихся солдат, и у него возник такой проект: завоевание и заселение Иллирии. Причины, по которым следовало покорить Иллирию, по мысли римского правителя, и какие выгоды Римское государство могло получить от включения ее в римские владения, возможно, и не были понятны обычным гражданам. Октавиан, взявшись за решение этой проблемы, мог занять огромную армию, для которой, соответственно, не надо было срочно подыскивать земельные участки. Сицилия и теперь вновь доступные страны на первое время могли обеспечить кампанию деньгами, а со временем, он надеялся, рискованное предприятие станет самоокупаемым. И наконец, у него должна быть действующая армия, когда против него выступит Антоний.
Даже если у него и не было других соображений, кроме элементарных мёр собственной безопасности, он должен был привлечь общественное мнение целиком на свою сторону. Необходимость объединения вдохновляла все его мысли. Он принял от народа такие безобидные комплиментарные действия, как учреждение ежегодных игр в честь его победы и установление позолоченной статуи с морскими трофеями на пьедестале, а также благодарственные надписи, прославлявшие его как восстановителя мира: такие вещи освежали в сознании людей память о том, что произошло. Однако он не принял ни одной привилегии, которая могла бы отвратить от него хоть какой-нибудь класс общества. Он отказался от предложения казнить Лепида, он отверг предложение должности великого понтифика. Он сжег бумаги Секста Помпея не читая, чтобы прошлое кануло в Лету; свою новую власть он употребил на то, чтобы восстановить республиканский порядок на всей территории Италии и подавить многочисленные банды и шайки, которые расплодились за долгое время общественных беспорядков. Теперь, когда в его распоряжении были огромные территории Сицилии и Африки, он взял их на свое попечение. Когда он поселил своих ветеранов вокруг Капуи, то подал пример, построив там великолепный акведук; эту практику мгновенно перенял Агриппа, всегда следовавший принципу использования богатства на благо общества. Для себя он получил лишь одну вещь, гарантированную ему пожизненно, — священную неприкосновенность трибунской власти.
Для этого были особые причины. Октавиан имел в виду, что по окончании парфянской войны Антоний может вернуться, чтобы распустить триумвират, тем самым лишив его особого положения и восстановив прежнюю конституцию, то есть уничтожить коллективную диктатуру комитета, как это некогда сделал Сулла. Но всякому было известно положение человека, побывавшего диктатором, — возможность быть убитым либо законным, либо незаконным путем, как только он лишается диктаторских полномочий. Священность трибунского звания была вроде нашего закона о неприкосновенности, то есть постоянной гарантией конституционной защиты.
Читатель, следивший за нашим повествованием вплоть до этого места, может спросить: что заставило Октавиана высказаться в таком духе, когда сама мысль об этом была невероятной? Получая сведения от доверенных лиц, он не мог поверить, что Антоний готовится уйти на покой, как это сделал Сулла. И объяснением может служить тот факт, что он владел информацией, неизвестной широкой публике и даже большинству сената. Он знал истинное положение вещей с парфянским походом Марка Антония, который был в самом разгаре, когда Октавиан и Агриппа сражались с войсками Секста во время сицилийской кампании. В Риме узнали о большой победе Антония; сенат назначил дни благодарения; люди предвкушали окончание войны. Лишь Октавиан и его ближайшее окружение знали правду: в целом экспедиция Антония провалилась.
Огромная армия в 100 тысяч человек, включая 60 тысяч римских легионеров, прошла тысячу миль по горам и долинам от Сирии до границ Армении, где соединилась с 13 тысячами армянской армии. Марк Антоний учел опыт Красса и избегал пустынь. Он прибыл в Армению как раз в конце года. Здесь он получил хороший совет — оставаться тут всю зиму и лишь с приходом весны начинать кампанию. Но теперь судьба отвернулась от Антония. Он не мог вынести столь долгой разлуки с Египтом и решил, что устроит грандиозное сражение для сохранения престижа и отправится домой… Он не был осторожен и предусмотрителен, как Октавиан, напротив, рвался в бой, за что и поплатился. Оставив осадные машины под Оппием, он отправился к городу Фраату в Мидии, попытался захватить его, но безуспешно; одновременно он потерял свои осадные механизмы, которые захватил отряд парфян; рассерженный армянский царь отозвал свое войско, и Антоний вынужден был еще раз прошагать тысячу миль обратно в Сирию. Он потерял пятую часть своей великолепной армии и, сражаясь со снежными осенними бурями, прибыл в Сирию с голодной, обозленной и недовольной армией. Клеопатра поспешила к ним с деньгами и обмундированием, и никогда еще ее не ждали с таким нетерпением.