Август
Шрифт:
— Ну уж нет, — говорит Ане Мария, — раз ты пришла за ними, так и бери их. А вы сами-то как живёте? У мужа есть работа?
— Да, от случая к случаю.
— Сколько ж вас всего едоков?
— Семь — со всеми детьми. Правда, нам малость помогает община.
— Ну, много она напомогает, — бормочет Каролус и задумчиво качает головой. — Небось приходится считать каждый шиллинг.
Ане Мария встаёт и ставит на стол молоко.
— Попейте молока, ребятки, — говорит она, — у вас впереди долгий путь.
Мальчики радостно возбуждены: им предстоит идти с матерью. Как и все дети, они любят
— Поблагодарите за молоко и за всё хорошее, попрощайтесь, и пошли, — наставляет их мать.
Эти маленькие ручонки хватали её за нос, теребили её волосы, щекотали её шею... И с Каролусом они проделывали то же самое: теребили его за бороду, дёргали за уши, рылись у него в карманах в поисках шиллингов — но ведь совсем другое дело, когда эти же самые ручонки протягиваются к тебе, чтобы попрощаться.
— Приходите снова, хоть ненадолго, чтобы проведать нас. Мы с вами поиграем в разные игры, — говорит Каролус.
Ане Мария начала спешить.
— Да-да, мальчики, конечно, а вот и ваши вещички, — говорит она матери, указывая на узелок.
— Боже милостивый! — восклицает та.
Не так уж и много было у неё причин всплескивать руками, но всё же в узелке лежала нарядная одежда, повседневная одежда, ещё смена, вдобавок букварь с петухом и аспидная доска с привязанным на шнурке грифелем. А сверх того гвозди, и камушки, и спички, и осколки стекла, словом, всё, что мальчишки таскают в карманах. Но свои маленькие топорики мальчишки должны были нести в руках.
Из дома вышли все вместе, и Ане Мария решила немножко проводить их. Но и Каролус хотел того же, он был крайне обижен и сказал ей:
— Разве только тебе хочется проводить мальчиков, разве я тоже не могу немножко проводить их?
Поулине из своей лавки видела, как уходят пять человек, а возвращаются лишь двое. Она сразу поняла, в чём дело. До Августа ли, когда в Поллене происходит так много всякого...
Прошёл слух насчёт сельди в Эйд-фьорде. Возможно, это был всего лишь слух, новая робкая надежда, но вообще-то Эйд-фьорд издавна славился косяками сельди, так что всё это могло и оказаться правдой. А если слух окажется правдой, как поступить хозяевам невода Роландсену и Габриэльсену — снова уехать из Поллена, продав свои роскошные дома, на которые, кстати сказать, никто не зарился? Или вернуться в свои прежние дома на Вестеролене, которые принадлежали теперь другим людям?
Возможно, они вообще совершили большую глупость, перебравшись из одной бухты в другую. Ничего не скажешь, сельдь — это всё равно что рейсовый пароход, он ходит много лет, по два раза в году. Но однажды возьмёт да и не явится, пройдёт мимо пристани. И тут уж ничего не поделаешь, это судьба. Тогда на Поллен опускалась тьма, никакой жизни, никаких шуток, нет чаек, нет крачек, скудный дымок над крышами, полленцы смотрят в землю, а земля вся занята под городские дома.
У Габриэльсена дела обстояли ещё не так худо. У него была большая шхуна с неводом, он мог с одним лишь помощником дойти на парусах к безлесным Лофотенам, доставить груз жердей и наколотых
Вот с бывшим главой банка, Роландсеном, дело обстояло много хуже. В лавке рассказывали, что несколько дней назад он вернулся с юга и с тех пор прятался от людей и никуда не выходил. Не иначе родственники бросили его в беде и вдобавок запугали чем-то. Но ещё до обеда в понедельник прошёл слух, будто Роландсен надел свой будничный костюм, зюйдвестку и направился в Северный посёлок в надежде подрядиться на чью-нибудь шхуну, чтобы идти на Лофотены за сельдью, — такое с ним было в первый раз.
— Быть того не может! — недоверчиво воскликнула Поулине.
Одна из женщин клянётся и божится, что собственными глазами видела его в этом облачении, когда он направлялся в Северный посёлок.
— А ведь какой был благородный!
Староста Йоаким, который читал всё подряд, вычитал в газете: «Хозяйственный упадок не всегда служит плохой школой, бывает и так, что сей упадок делает дураков настоящими мужчинами».
То одно, то другое, в этот понедельник посёлок просто бурлит от новостей и событий, и в лавке полно народу, который затем и собрался, чтобы нести эти новости дальше. Конечно, главной темой было вчерашнее оглашение с амвона: Теодорова-то Эстер заполучила доктора.
Полленцы от всего сердца желали ей счастья, она унаследовала от матери многие черты, её любили, девушка без изъяна, работящая, за что ни возьмётся, самая красивая девушка к северу от Будё...
— Ну уж, ну уж! — замечает кто-то.
Да, все готовы это подтвердить!
— Никто из нас не знает, что там есть к северу от Будё.
— Любой с этим согласится, стоит только взглянуть на неё.
Женский голос:
— А говорят, она ест уголь.
— Быть того не может.
— Может, — говорит женщина, — как ни жаль, а это так.
Поулине спрашивает:
— А ты сама это видела? Она что, приходила к тебе домой и ела твой уголь?
Женщину поддерживает другая:
— Спокойней, Поулине, спокойней. Такое про Эстер знают многие, не мы одни.
— Знают они! — злится Поулине. — А если бы такую гадость сказали о твоей дочери? Одна только зависть, и ничего больше. Это выдумали некоторые девушки, чтобы отомстить Эстер за то, что она красивее их.
— Про Эстер много лет такое говорили, — стоят на своём женщины.
— Ну и что? — разгорячилась Поулине. — Сперва она служила у Осии, так ведь? И Осия говорит о ней только хорошее, и Ездра тоже. Они не говорят, что она ела у них уголь.
— Да уж, эти гномы тебе скажут правду... — шепчет одна женщина другой, и обе криво улыбаются, опустив глаза в землю.
Затем разговор переходит на Кристофера и его раны. А за это полагается суровое наказание. Конечно же Кристофер поступил подло, выкопав картошку у Августа, которая так замечательно взошла, но чтобы ударить человека в грудь длинным-предлинным ножом — так может поступить только бандит и убийца. Августа следовало немедленно арестовать.
— А вы знаете, что у него росло на картофельном-то поле? — спрашивает Поулине.