Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Сташков Глеб В.

Вряд ли повеса Борис Владимирович расстроился из-за неудачного сватовства к Ольге. А вот Марию Павловну задержка с ответом, а потом отказ разозлили до глубины души. Еще в сентябре 15-го Александра Федоровна стояла «на верном пути», говорила «ясно, положительно и верно». А уже в феврале Мария Павловна жалуется Палеологу, что «императрица сумасшедшая, а государь слеп; ни он, ни она не видят, не хотят видеть, куда их влекут.

– Но разве нет способа открыть им глаза?

– Никакого способа нет.

– А через вдовствующую императрицу?

– Два битых часа я на днях провела с Марией Федоровной. И мы только изливали друг другу наши горести» [354] .

А в сентябре 16-го случился скандал, который я

бы назвал бабской склокой, если бы не уважение к коронованным и августейшим особам. Мария Павловна ехала в Крым и спросила у Николая II, можно ли остановиться в Ливадии. Царь, разумеется, разрешил. А вскоре получил гневное письмо от жены: «Бенк[ендорф – гофмаршал двора] сказал мне, что Фредерикс ему сообщил о том, что Михень приедет 15-го на 3 дня в Ливадию!! (какое нахальство!) и что мы должны ей прислать белье, 2 прислуг и серебро. Я серьезно запротестовала и велела раньше всего выяснить, просила ли она у тебя на то разрешение – у нас там не гостиница, – бессовестная нахалка, ей хочется всем сесть на голову – могла бы жить в Ялте».

354

Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 28.

Ливадийский дворец, конечно, не гостиница, но Мария Павловна и не собиралась там останавливаться. Ее планировали поселить в резиденции царской свиты. Так что никакого нахальства даже близко не было. Николай II разъяснил жене ситуацию. «Итак, оказывается, что ты дал свое разрешение Михень, – не унималась Александра Федоровна, – надеюсь, она лично просила тебя о том, – тем не менее, чрезвычайно некорректно, что она и мне о том не телеграфировала – такая дерзость!» [355]

355

Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. М.-Л., 1927. С. 23–25.

Казалось бы, инцидент исчерпан. Но нет – все только начиналось.

Мария Павловна посетила госпитали, состоявшие в ведении Александры Федоровны, и собралась в Гурзуф. «Когда мы рассаживались по машинам, – вспоминает генерал Мосолов, – великая княгиня, к моему удивлению, попросила свою фрейлину мадемуазель Олив сесть во вторую машину, а мне знаком велела занять место рядом с ней – это шло вразрез с правилами дворцового этикета.

Едва мы выехали из ворот Ливадии, как она вытащила из своей сумочки телеграмму и дрожащей рукой протянула мне. Телеграмма была написана по-английски:

“Удивлена, что вы прибываете в Ливадию, не известив хозяйку этого дома. Что же касается моих госпиталей, то они в полном порядке. Александра”.

– Какая дерзость! – сказала великая княгиня, покраснев от негодования. – Как бы то ни было, вот мой ответ.

Я прочел бесконечное послание. Боже мой! Каких только слов там не было!

– Надеюсь, ваше высочество, вы еще не отослали эту телеграмму?

– Нет, – ответила она. – Но я хотела услышать ваше мнение.

Всю дорогу мы обсуждали слово за словом это послание. Я с великим облегчением вздохнул, когда великая княгиня сказала:

– Вы правы – я оставлю его без ответа. В моем возрасте будет ниже моего достоинства замечать подобное проявление бестактности со стороны женщины которую я учила, как надо вести себя в свете…

И так далее, пока мы не прибыли в Гурзуф» [356] .

При следующей встрече с Николаем II тетя Михень была очень сдержанна, хотя ни слова про Ливадию не сказала. Но поступок Александры Федоровны она, конечно, без ответа не оставила. Отныне она активнейшая участница великокняжеской оппозиции. Правда, отношения с императором и императрицей такие, что Мария Павловна с сыновьями даже не пытаются их в чем-то переубедить. Они сразу устремляют мысль к дворцовому перевороту.

356

Мосолов

А. А. При дворе последнего царя. М., 2006. С. 50–51.

Впрочем, проблемы с Владимировичами – это детский лепет в сравнении с головной болью, которую причиняли царю традиционно неугомонные Михайловичи.

«Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья», – говорил Чичикову Собакевич. Николай Михайлович Романов дал бы фору Михаилу Семеновичу Собакевичу. Николай Николаевич у него – «слабая душонка», Николай II – «подлая душонка», Александра Федоровна – «стерва», Елизавета Федоровна – «сумасшедшая», салон Марии Павловны – «международная свора парвеню», а сама она – «представительница бошей», Кирилл Владимирович – «напыщенный дурак», Петр Николаевич – просто «дурачок». Французский посол Палеолог только «болтает ерунду», а английского посла Бьюкенена «не считаю за умного человека». Нечего и говорить, какие выражения приходились на долю генералов или министров.

Николай Михайлович всегда страдал от того, что ему не находится подходящего дела. В 1916 году он наконец-то придумал себе занятие – готовить будущую мирную конференцию. Ведь для этого нужны «люди самостоятельные, имеющие образовательный ценз в широком смысле слова, и лица смелые». Профессиональные дипломаты не подходят – «у них отсутствует божеская искра, а преобладает рутина, ослепляющая всякий проблеск вдохновения» [357] . Как ни крути, без Николая Михайловича не обойтись. Царь не спорил, хотя никакого официального поста великий князь не получил.

357

Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю. Л.-М., 1925. С. 64.

Вроде бы подходящий повод успокоиться и, как договаривались, заняться любимым делом – изучать историю Венского, Парижского, Берлинского и прочих конгрессов. Однако Николай Михайлович оскорблен, что не добился официального статуса. К тому же с началом войны он просто помешался на немецких шпионах. В этом отношении трудно было выделиться на общем фоне, но великому князю удалось.

Он первым начал обвинять императрицу в симпатиях к немцам. «На днях писал имп. Марии Федоровне о моих сомнениях за будущее, что надо уже теперь зорко следить за возможностью разных родственных немецких влияний, которые только увеличатся при продолжении борьбы и дойдут до максимума в последний период, пред окончанием борьбы, – гласит запись в дневнике от 17 сентября 1914 года. – Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т. д., причем вреднее всех я признаю гессенские на Александру Федоровну, которая в душе осталась немкой» [358] .

358

Записки Н. М. Романова // Красный архив. Т. 4–5. 1931. С. 166.

Странно, почему великий князь забыл про баденские влияния. На самого себя. Ведь его мать – урожденная Цецилия Августа, принцесса и макграфиня Баденская. По отцовской линии он был природный русак: вел происхождение от Павла I, сына герцога Голштинского и принцессы Ангальт-Цербтской.

Августейший патриот сильно переживал и даже жаловался царю, что «дух немцев и жидов силен в нашей прессе» [359] . Вообще-то пассаж про жидов звучит несколько странно в устах записного либерала Николая Михайловича. К тому же ходили упорные слухи, что настоящим отцом Цецилии Августы был не баденский герцог Леопольд, а еврейский банкир Хабер. По крайней мере, Александра Федоровна величала Николая Михайловича внуком еврея.

359

Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю. Л.-М., 1925. С. 77.