Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Кут Стивен

Близкие королю люди отмечали появившуюся у Карла непреклонность; да и сам он, преисполненный решимости преодолеть кризис, угрожающий его царствованию, чувствовал, что изменяется сам и свыкается наконец с жестокими реальностями власти. «Обычно люди с годами становятся мягче, нерешительнее, — скажет он некоторое время спустя. — Что касается меня, то все наоборот, я делаюсь решительнее и тверже». Стиль, в котором Карл провел эндшпиль шахматной партии под названием билль об исключении, свидетельствует, что так оно и было. Никаких компромиссов, никаких уступок противнику, никакой игры на его поле. Напротив, если хотите повеситься, вот вам веревка. Он незаметно заставит их вырыть собственную могилу и выставит на общее обозрение все уродство того, что его поэт-лауреат Джон Драйден называл «демократическим дерьмом». Сам же Карл триумфально вознесется во всем блеске своей законной королевской власти. Он станет королем, каким всегда стремился стать.

В

качестве шага на пути к этой цели Карл запросил мнение суда относительно своего права запрещать публикации на том основании, что они угрожают общественному порядку. Ответ был положительным. Он также занялся ревизией королевских указов, по которым муниципальным корпорациям предоставлялись хартии и избирательные права. Таким образом Карл рассчитывал разобраться с немалым количеством вигов-депутатов от различных округов, но в избирательные дела тори предпочел не вмешиваться. Он отлично понимал, что эффект от поползновений в этом роде будет невелик, и, соблюдая дистанцию и возвышаясь над предвыборной борьбой, сохранял мистическое таинство королевской власти. Такая власть совсем не зависит от количества голосов, напротив, Карл хотел бы убедить всех, что голоса эти вообще никому не нужны. Избегая открытых действий, он предпочитал закулисные переговоры. В то время как пропагандистская кампания вигов достигла своей кульминации и им казалось, что удастся провести этот злополучный билль, укрепить положение англиканской церкви и ограничить власть короля, последний прислушивался к тому, что нашептывал ему Людовик XIV. А нашептывал он, право, вещи приятные. В свете своей новой политики территориальных приобретений Людовик полагал желательным держать Карла подальше от европейских дел; к тому же он руководствовался актуальными идеологическими соображениями, и тут на оДно из важных мест выходил папистский заговор — истинный заговор. Выдумки Оутса и ему подобных кое-кому могли казаться серьезными и внушительными, однако же по сравнению с глубокими замыслами короля Франции они были совершенно ничтожными.

В сентябре 1679 года Людовик писал, что его политика в отношении Англии основывается на укреплении в этой стране верховенства королевской власти и католической веры — «la confirmation de royaute et de religion Catholique en Angleterre». Он действительно был убежден, что поддержка в установлении сильного монархического режима будет способствовать восстановлению католицизма в Англии. Долгий опыт взаимоотношений с Карлом не позволял Людовику многого от него ожидать; примерно так он и писал Бариллону: договорам, которые король Англии готов заключить с ним, большой веры нет. Но, сильно сомневаясь в Карле, его брата-католика Людовик бросать не собирался. В Якова он верил и, подписывая соглашение, по которому обязывался единовременно передать Карлу два миллиона крон, а затем в ближайшие два года выплатить еще по полмиллиона в качестве субсидии, считал, что щедростью своей прокладывает дорогу католическому абсолютизму в Англии. Людовик крепко надеялся, что эти деньги помогут Карлу смягчить карательные законы и он «перестанет навлекать на себя гнев Божий неправедным преследованием католиков». Что ж, будучи первоклассным дипломатом, король Франции в душе оставался идеалистом.

Ободренный щедростью Людовика, Карл готовился сыграть политическую роль, которую репетировал всю жизнь. Демонстрируя полную уверенность в себе, он издал декрет о созыве очередной сессии парламента в Оксфорде, городе, известном своими роялистскими симпатиями. Это было его право, и Карл, поставив бурлящий, вечно недовольный Лондон иод военный контроль графа Крейвена, принялся с величайшим тщанием обставлять сцену будущего спектакля. Пока виги в сопровождении вооруженной охраны, нацепив на себя шляпы с голубой шелковой лентой, на которой было начертано «Нет папизму! Нет рабству!», съезжались в Оксфорд, Карл в который уже раз просматривал текст речи; ее он должен был произнести перед открытием сессии. Тон ее будет твердым и в то же время корректным, аргументы четкими. На фоне того, что многим кажется стремлением вигов к абсолютной власти, Карл выступит сторонником и гарантом традиции.

«Никакие сбои в работе парламента не лишат депутатов моей любви», — заявил Карл, но тут же ясно дал понять, что шантажу не поддастся и загнать себя в угол всего лишь избранным представителям не позволит. «Не имея ни малейших намерений устанавливать в стране режим деспотического правления, — говорил он, — я в то же время не позволю это сделать никому другому». Он, король, — воплощение и гарант конституции, и вигам должно следовать его примеру, «принимая такие законы в стране, которой вы правите, чтобы я мог назвать их своими». Далее Карл отверг идею лишения герцога Йоркского права престолонаследия, предложив парламентариям обдумать новый принцип регентства, при котором за Яковом оставалось мало что, кроме королевского титула, а подлинный контроль над страной переходил в другие руки.

Идея была привлекательна,

обладала множеством достоинств (не последнее заключалось в том, что она нравилась Вильгельму Оранскому, самому вероятному претенденту на пост регента), и Карл тщательно готовил ораторов, которым вменялось в обязанность растолковать ее депутатам в подробностях. Но виги, как он, впрочем, и предполагал, отвергли замысел с порога. Отстранение герцога Йоркского стало для них главной идеей, и других вариантов они даже рассматривать не желали. Такая неуступчивость была только на руку Карлу. Виги саморазоблачаются как шайка опасных фанатиков, не желающих считаться с конституцией и порядком, от них лучше держаться подальше. И еще. Нацеливая вигов на решение одной-един-ственной проблемы, Карл мог надеяться, что у них не хватит ни времени, ни энергии заниматься вопросами французского импорта, запрет на который истек в начале года, В страну потоком хлынули роскошные товары, заработала таможня, в казну начала поступать пошлина, так что, кроме французского займа, Карл смело мог рассчитывать на финансовый эффект от внешней торговли. В этой ситуации утрачивали свое первостепенное значение парламентские кредиты.

Смущало только одно. Луиза де Керуаль наняла какого-то сомнительного типа из Ирландии по имени Эдвард Фитцхаррис для выяснения, оставили ее виги в покое или по-прежнему намерены вывалять в грязи. Фитцхаррис с энтузиазмом, а главное, давая полную волю воображению, взялся задело и вскоре собрал громадное количество «фактов», свидетельствующих о том, что виги-экстремисты трудятся не покладая рук. Когда фантазии Фитцхарриса превзошли всякие мыслимые пределы и ложь выплыла наружу, Луиза дала ему отставку, и он решил, что сейчас самый момент перебежать на сторону вигов и скормить им всякие домыслы, касающиеся самой Луизы, а также герцога Йоркского, королевы и целого ряда ведущих деятелей из лагеря тори. Виги клюнули на этот крючок, решив, что теперь у них есть рычаг, с помощью которого можно затянуть парламентскую сессию и подогреть общенациональную истерию. Быстро распознав таящуюся тут угрозу, Карл распорядился выслать распоясавшегося интригана из Оксфорда и поместить его в лондонский Тауэр. Этому человеку известно слишком много. Если король хочет, чтобы спектакль, который он приготовил для лидеров вигов, прошел с успехом, Фитцхарриса надо заставить замолчать.

Можно было и приступать к решению куда более важной задачи — уничтожению самих вигов. Вели они себя в полном соответствии с расчетами Карла — агрессивно и глупо. Заявили, что требуют устранения герцога Йоркского по наказу своих избирателей. Наотрез отказались даже рассматривать предложение Карла ввести институт регентства. Шумно протестовали против недолжного обращения с Фитцхаррисом. Решили вынести на обсуждение новую редакцию билля об исключении и намеревались опубликовать стенограмму заседания в виде обращения к нации, которая, как им казалось, полностью стоит на их стороне. Дошли до жалоб на условия пребывания в Оксфорде — мол, слишком тесные квартиры. Король, со своей обычной учтивостью и сговорчивостью, посулил предоставить в их распоряжение шелдоновский театр и лично проследил, чтобы там были проведены соответствующие работы, дабы депутаты могли разместиться со всеми удобствами.

В понедельник 28 марта, когда виги приступили к обсуждению в первом чтении новой редакции билля, Карл занял свое обычное место среди лордов в актовом зале Крайст-Черч — одного из крупнейших колледжей Оксфордского университета. При нем, как обычно, находился «Черный жезл» — герольдмейстер, в чъи обязанности входит приглашение членов палаты общин на тронную речь короля. За ними Карл его и послал, и, дрожа от нетерпения, депутаты повиновались: они были уверены, что Карл объявит о принципиально новых крупных уступках. У входа в актовый зал депутаты устроили такую толкотню и гвалт, что парламентский пристав вынужден был трижды призывать их к порядку; лишь после этого они соизволили обратить свои взгляды в сторону короля, сидевшего на троне в полном облачении, включая корону английской монархии.

В зале установилась полная, почти благоговейная тишина. Карл ничуть не походил на того слабого, податливого, неуверенного в себе человека, который, как считали виги, полностью находится у них в руках. Он предстал перед парламентариями во всем величии верховной власти. Он — помазанник Божий, он наделен священным авторитетом, он — воплощение совершенства. Если пришедшие в уныние виги опирались в своей аргументации на доводы разума, то король черпал их у самого Господа Бога, и, именно на него (а также на французские деньги) и опираясь, Карл в одной-единственной фразе расправился с демократией — этой явно негодной системой правления. «Весь мир видит, до чего мы дошли, — с притворной печалью сказал он, — и нам никогда не достичь доброго конца, если мы так расколоты в начале». С этими словами король покинул зал; наскоро перекусив, он сел в экипаж и отправился тщательно охраняемой дорогой в Виндзор. До конца своего царствования Карл уж больше не созовет парламент.