Августин. Беспокойное сердце
Шрифт:
23 августа, когда в школе риторов начались каникулы, Августин вместе с несколькими друзьями уезжает из Милана (Исп. IX, 1–4). Он хочет покинуть «торг болтовней» — nundinae loquacitatis, — как он называет свое преподавание в этой школе. С ним едут мать Моника, сын Адеодат, брат Навигий, его двоюродные братья Ластидиан и Рустик, Лиценций, сын Романиана, и Тригеций, молодой африканец из Тагасты. Старые друзья Августина Алипий и Небридий участвуют в беседах через переписку. Два первых письма от Августина к Небридию, написанные той осенью, сохранились и проливают свет на все, что случилось летом.
Вилла, на которую они отправились, находилась к северу от Милана, и была
Свою виллу в Кассициаке африканцам предоставил грамматик Верекунд (Исп. IX, 3). Сам Верекундтоже хотел принять христианство (Исп. VIII, 5). Но если бы он его принял, он стал бы жить в полном воздержании. Иначе он себе этого не представлял. Однако принятию столь радикального решения мешала его жена–христианка, которую он не мог оставить. Таким образом из этого ничего не получилось, и Верекунд был крещен позже, уже на смертном одре несколько лет спустя (Исп. IX, 3). Августин пишет епископу Амвросию из Кассициака и просит порекомендовать ему для чтения что–нибудь поучительное. Амвросий рекомендует ему читать пророка Исаю, но этот текст показался Августину слишком трудным и вместо него он начал читать Кьигу Псалмов (Исп. IX, 5).
Там, в Кассициаке, появились дошедшие до нас первые тексты Августина, написанные после его «обращения». Речь идет о диалогах, которые отчасти опираются на действительные беседы, имевшие там место. Иногда участники беседовали в главном доме или в банях, а иногда прямо на свежем воздухе под открытым небом (О порядке I, II. 1; Пр. акад. II, 6). И всякий раз с ними был «писец» — notarius — который стенографировал все сказанное. Было бы не похоже на Августина, если бы он позволил записать беседы, не приложив к ним руку.
В античной риторике записанные беседы никогда не соответствовали полностью тем, которые велись в действительности. Цицерон обычно долго поправлял свои речи уже после того, как они были произнесены, прежде чем разрешал, чтобы они ходили в списках. Однако некоторые записанные наблюдения Августина являются биографически подлинными, например, рассказ о зубной боли в «Монологах» (1,12). Обычная зубная боль могла быть для него поводом для размышления. И в «Монологах», и в «Исповеди» это мучение превращается в событие, значительное с богословской точки зрения (Исп. IX, 4). Постепенно Августин научится читать и свою собственную жизнь, словно это текст, имеющий, кроме буквального, еще и скрытый смысл. Некоторые сцены из его биографии получают аллегорическое звучание.
Вопрос в том, выступал ли Августин в тех диалогах в качестве платоника или в качестве христианина. Но если епископ Амвросий, говоря в своем трактате «О благе смерти» об Исааке и Иакове, не видел принципиальной разницы между их поведением, мог ли увидеть ее новообращенный Августин? Вплоть до середины последнего десятилетия IV века христианство Августина носит черты, явно позаимствованные из арсенала неоплатоников. Он был убежден, что временный мир — это лишь тень вечного порядка. А вот манихейство Августин оставил в прошлом, предъявив ему свой личный счет. Когда позже он напишет ряд полемических сочинений
В Кассициаке Августин и его друзья наслаждались, как могли, классическим otium liberate, то есть аристократической праздностью. Или вернее: otium phfosopharx — «покой, чтобы философствовать» (Пр акад. II, 3) становится christianae vitae otium — «покоем, чтобы жить христианской жизнью» (Переем. I, 1) или «духовными упражнениями»: excerdtatio artimi. Каждый день они понемногу читают Вергилия и беседуют на философские темы (О порядке, I, 8). Но не всё в Кассициаке соответствует аристократической праздности. Там присутствует Моника, и каждый вечер она поет псалмы Амвросия (Исп. IX, 4). Круг друзей представляет собой нечто среднее между сообществом монахов и сообществом мьюлителей–платоников. В те времена закрытые для посторонних сообщества были обычным явлением и у язычников, и у христиан, которые искали уединения, потому что нуждались в отдохновении от мира.
Из Кассициака Августин вернулся в Милан и просил Амвросия крестить на Пасху, то есть в апреле 387 года, его, Алипия и Адеодата. В ожидании крещения Алипий упражнялся в смирении и укреплял тело, ходя босиком по снегу (Исп. IX, 6)· Теперь задача Августина состояла в том, чтобы и остальные друзья последовали по его пути (ср. О пользе веры, 20) от сосредоточенности на зримом к радости незримого, от сомнения к знанию, от гибели к спасению. Собственная биография стала для Августина программой воспитания. Он рекомендует всем, кто будет читать его сочинения, придерживаться хронологического порядка, чтобы проследить в развитии все драматические линии (Переем, прол.).
Августин на удивление быстро отождествляет платонического Бога с христианским. Он еще не ощутил проблематичности контраста между богом философии и Богом Авраама, Исаака и Иакова. Скорее так: христианство выполняет то, что обещала философия (О порядке, II, 5). Бог гарантирует несчастному, многообразному и лживому миру счастье, единообразие и правду. Абстрактное понятие бога в философии является своего рода вопросом, который находит ответ в наглядных проповедях Церкви.
То же самое относится и к мыслям о душе и бессмертии. Здесь Августин также не видит никакого противоречия между мышлением философов и христианством. Подобно платоникам, он аргументирует бессмертие души, обращаясь к вечным истинам, которые души могут постичь, например, к математике. Пройдет некоторое время, прежде чем Августин сам откроет, что христианство требует от него иного определения души, нежели то, которое Дает платонизм. Ведь обращаясь к вечным и неизменяемым истинам, он не мог доказать бессмертие или единство индивидуальной души. Из истины, заключающейся в том, что 5 + 7 = 12, невозможно прийти к убеждению, что именно моя личная индивидуальность точна. Христианство же, напротив, оперировало индивидуальностью души и непреложной действительностью тела. В своих раннихм произведениях Августин воздерживался оттого, чтобы назвать тело тюрьмой души. Тело, как и душа, создано Богом. Но он все–таки часто и недвусмысленно признает, что душа — более высокая действительность, нежели тело. Однако он воздерживался и от утверждения платоников, что душа так же вечна, как Бог (О граде Бож. X, 31).
Августин считал, что душа не принимает в грешном мире такого же участия, какое в нем принимает тело. Душа стоит над телом. Поэтому телесные блага не могут быть высшими. Высшее благо должно быть благом для души (ср. О нравах катол. Церкви, 1,3). Именно душа прежде всего стремится домой к умопостигаемому миру. Мышление Августина во многих отношениях дальше от мира, чем мышление раннего Платона. В своих первых диалогах Августин не признает политической и натурфилософской перспективы Платона, у него еще не сложилось четкого понимания христианской инкарнации и воскресения плоти.