Австралоиды живут в Индии

Шапошникова Людмила Васильевна

Древний Вайнад — своеобразный музей. Музей лесных австралоидных племен. Их там много, и живут они бок бок. Панья и муллу-курумба, куручияры и катту-наияны, адияны и аранаданы. Но иногда большие расстояния, горные хребты и густые джунгли разделяют племена. И тогда они могут не знать друг о друге. Но есть одно племя, о котором знают все. Это — урали-курумба. Их имя назовут в любом племени Вайнада. Потому что урали-курумба — мастера на все руки. Почему так получилось, трудно сказать. То ли существовала какая-то давняя традиция, то ли сами урали оказались

талантливее других. Но как бы то ни было, горшки для муллу-курумба делают урали, широкие ножи вакатти для панья куют урали, узкие наконечники стрел для куручияров затачивают урали, высокие корзины, где хранится зерно, для адиянов делают урали. В любом племени вам скажут: сделано руками урали. Об этих руках говорят по всему Вайнаду. И мне захотелось посмотреть, как работают эти руки.

Рано утром я отправилась в деревню, где жил Падикен. Я шла по предрассветным джунглям. На траве лежала обильная роса. И эта росяная трава источала свежесть и тонкий аромат. Птицы уже проснулись и наполнили лес своим разноголосьем. Небо еще было серым, но на востоке сквозь деревья краснела полоса зари, готовая вот-вот вспыхнуть золотом солнечных лучей. Падикена увидела сразу. Он стоял перед хижиной и время от времени воздевал руки к небу. И как будто по команде рук вспыхнули косые лучи солнца, и в них задрожала цветочная пыльца. Падикен запел что-то без слов, прижал руки ко лбу, а потом к груди и осмотрелся.

– Падикен! — позвала я жреца.

– А, мадама! — оживился он. — Идем в дом, будешь гостем.

За хижиной раздавался глухой ритмичный стук, я догадалась, что это жена Падикена рушила падди в высокой деревянной ступе. В хижине, в очаге, врытом в землю, горел огонь. Голубой дым поднимался вверх и оседал на бамбуковых жердях крыши черной копотью. Рядом с очагом стояло несколько глиняных горшков, а на бамбуковой стене висело два барабана. Этим обновка хижины полностью исчерпывалась. Падикен суетился около очага и стал звать жену.

— Что это ты с утра пораньше машешь руками?
– спросила я его.

— Я не машу руками, — обиделся Падикен. — Я молился. Молился великому богу Потэ. Могущественному и славному богу. Я жрец и должен делать это каждое утро. А ты — «машешь руками», — передразнил он меня.

— Ну, извини, — сказала я миролюбиво. — Я не знала, что ты молился богу Потэ. А кто такой Потэ? Я что-то не слышала о таком боге. И почему ему надо молиться с раннего утра?

— Ты не знаешь Потэ? — поразился Падикен. — Ты же видишь его каждый день. Кто дает нам тепло и свет. Потэ.

— Но ведь это солнце — Сурья, — возразила я.

— Так называют его другие. А для нас, урали, оно Потэ. Мы многое называем по-другому. Мать у нас «абе», а отец — «амман», а другие называют мать «амма». Вот видишь как?

Да, действительно, язык урали чем-то отличается от языка их соседей. Но откуда возникли эти различия, я не знала. Может быть, урали сохранили что-то от того древнего языка, на котором говорили их предки — протоавстралоиды и который тогда еще не назывался дравидийским… Пока

я размышляла над всем этим, пришла жена Падикена. Она начала переставлять глиняные горшки. Горшки были темными от копоти, как будто кто их специально покрыл черным лаком. У очага стояли маленькие горшочки, средние и совсем большие. Их днища были скруглены, на некоторых был незатейливый узор.

— Кто у вас в деревне делает горшки? — спросила я Падикена.

— У нас в деревне их когда-то делали. А теперь не делают.

— Почему? — поинтересовалась я.

— Нет глины. Землю, на которой мы добывали глину, у нас отобрали и не разрешают оттуда брать глину. Мы давно уже не делаем горшков.

— Кто же все-таки делал эти горшки? — не отставала я.

— Что ты меня спрашиваешь о горшках? Спроси лучше мою жену.

Жена Падикена сразу поняла, что настал ее черед.

— И кто спрашивает об этом у мужчин? — с укором сказала она мне. — Они об этом ничего не знают. Горшки делаем мы, женщины. И я делала их когда-то. Но теперь мне их не из чего делать. Вот посмотри.

И жена Падикена извлекла откуда-то из угла деревянный скребок, напоминавший лопаточку.

— Этим я и делала горшки. Вот тут, — она снова начала переставлять посуду, — остался еще мой горшок.

Она гордо подняла горшок на ладони.

— Посмотри, какой он легкий, звонкий и прочный. Разве мужчина может такой сделать? К примеру, мой Падикен?

Падикен смущенно хмыкнул, но потом приосанился и важно сказал:

— О чем ты, женщина, говоришь? То, что я умею, никто не умеет.

— В том, что ты умеешь, риса не сваришь, — отпарировала жена.

— Вот так всегда, — тяжело вздохнул Падикен.

— А где же все-таки делают эти горшки? — спросила я жреца, давая ему возможность поднять свой престиж в глазах жены.

— Не знаю, — растерялся Падикен. — Если хочешь, мы пойдем с тобой от деревни к деревне и найдем горшечницу.

— Что ты удумал? — засмеялась жена. — От деревни к деревне… Этак ты, мадама, с ним всю жизнь проходишь. Надо идти в деревню Палвеличам и найти там Деви. Понял?

— Понял, — покорно согласился Падикен.

И мы снова пошли туда, где голубел хребет на границе с Кургом. Деревня Палвеличам возникла неожиданно среди редкой поросли деревьев. У нее был какой-то заброшенный и неопрятный вид. Под деревьями стоял навес, крытый рисовой соломой. Никого в деревне не было видно, и только женщина, сидевшая на корточках под навесом, свидетельствовала о том, что здесь есть люди.

Мы подошли к навесу. Женщина поднялась навстречу нам. Она была уже немолодая, сухонькая, с тонкими подвижными руками. Под навесом стояли горшки.

— Кого это ты, Падикен, привел? — спросила она, с интересом разглядывая меня.

— Вот мадама, — начал Падикен, — хочет посмотреть, как ты делаешь горшки.

Женщина смущенно улыбнулась, искоса глянула на меня и сказала, что первый раз кто-то приходит, чтобы посмотреть, как она делает горшки.

— Ты Деви? — спросила я ее.