Автобиография
Шрифт:
Мисс Уинн ответила: «Мои ученицы по воскресеньям носят воскресные платья». И разговор был окончен. Тем не менее мы с Карло обычно прихватывали сумку с прогулочной одеждой для Розалинды, и в подходящем лесочке или кустарнике она меняла свое Воскресное Шелковое Платье, соломенную шляпку и аккуратные туфельки на нечто более подходящее, чтобы прыгать по ухабам и падать. Нас, к счастью, ни разу не разоблачили.
Эта женщина обладала очень сильной индивидуальностью. Как-то я поинтересовалась, что она делает, если в День спорта идет дождь.
— Дождь? — удивилась мисс Уинн. — Сколько я помню, в День спорта
Казалось, она может диктовать свои требования даже стихиям. Как сказала однажды Розалиндина подруга: «Думаю, Бог примет сторону мисс Уинн».
На Канарских островах мне удалось написать лучшую часть новой книги — «Тайна Голубого экспресса». Это оказалось непросто, и Розалинда не облегчала мою задачу. В отличие от своей матери, она не умела занять себя игрой, требующей воображения: ей нужно было обязательно нечто конкретное. Дай ей велосипед — она будет полчаса кататься. Дай головоломку в дождливую погоду — она будет складывать ее. Но в парке отеля «Оратава» на Тенерифе Розалинде нечем было заняться, кроме как ходить вокруг клумб или метнуть кольцо раз-другой — но, опять же в отличие от матери, метание колец ее не увлекало. Для нее это было всего лишь кольцо.
— Послушай, Розалинда, — говорила я, — ты не должна мне сейчас мешать, я буду работать. Мне нужно писать книгу. В течение часа мы с Карло будем заняты. Не мешай нам, пожалуйста.
— Хорошо, — уныло отзывалась Розалинда и уходила. Я сидела напротив Карло, державшей наготове остро отточенный карандаш, и думала, думала, думала, ломала голову. Наконец неуверенно начинала. Через несколько минут я замечала, что Розалинда стоит по другую сторону дорожки и смотрит на нас.
— Что такое, Розалинда? — спрашивала я. — Чего ты хочешь?
— Полчаса еще не прошли? — интересовалась она.
— Еще нет. Только девять минут. Иди.
— А… Хорошо, — она уходила.
Я возобновляла свою неуверенную диктовку.
Вскоре снова появлялась Розалинда.
— Пока еще рано. Я сама позову тебя.
— А мне нельзя постоять здесь? Я только постою. Я не буду мешать.
— Ну ладно, стой, — неохотно соглашалась я и диктовала дальше.
Но Розалиндин взгляд действовал на меня, как взгляд Медузы. Яснее, чем когда-либо, я понимала: все, что я говорю, — идиотизм. (По большей части так оно и было.) Я мямлила, заикалась, колебалась, топталась на месте. Словом, как эта несчастная книга все же появилась на свет, не понимаю!
Прежде всего, я не испытывала от работы над ней ни капли удовольствия, у меня не было никакого вдохновения. Я придумала сюжет — вполне приемлемый сюжет, частично заимствованный из собственного рассказа, и, если можно так выразиться, знала, куда идти, но картины и люди не оживали. Мною двигало лишь желание, вернее, необходимость написать книгу и заработать денег.
Именно тогда, вероятно, я стала превращаться из любителя в профессионала. Последний отличается от первого тем, что должен писать и тогда, когда не хочется, и тогда, когда то, что пишешь, не слишком тебя увлекает, и даже когда получается не так, как хотелось. Я терпеть не могла «Тайну Голубого экспресса», но я ее все же дописала и отправила издателям. Ее раскупили так же быстро, как предыдущую. Я должна была бы радоваться — но, надо сказать, этой книгой я никогда не гордилась.
«Оратава»
Зимой лучшего курорта, чем Лас-Пальмас, не сыщешь. Нынче он стал, правда, местом паломничества туристов и, боюсь, потерял былое очарование, а тогда был тихим и мирным уголком. Туда мало кто приезжал — разве что несколько человек, предпочитавших Канарские острова Мадейре. Там было два чудесных пляжа. И температура воздуха самая подходящая — около 26°. По моим представлениям это настоящая летняя температура. Большую часть дня дул легкий ветерок, а теплыми вечерами было приятно посидеть после ужина на свежем воздухе.
Как раз в один из таких вечеров мы с Карло познакомились с двумя людьми, ставшими впоследствии нашими близкими друзьями: с доктором Лукасом и его сестрой миссис Мик. Она была намного старше своего брата, у нее было трих сына. Он специализировался в лечении туберкулеза, был женат на австралийке и держал санаторий на восточном побережье. То ли костный туберкулез, то ли полиомиелит искалечил в детстве его самого: об этом свидетельствовали небольшой горб на спине и крайняя субтильность фигуры; тем не менее он был прирожденным целителем и очень помогал своим пациентам. Однажды он сказал: «Мой компаньон, знаете ли, гораздо лучший врач, чем я, — гораздо более квалифицированный и знающий. Но он не дает больным того, что даю я. Когда я уезжаю, они сникают и сдаются. Я же вселяю в них веру».
Вся многочисленная родня считала его отцом семейства, патриархом, и мы с Карло тоже вскоре стали звать его «папой». Когда мы приехали, у меня было очень плохое, рыхлое горло. Он посмотрел меня и сказал:
— Вы чем-то очень расстроены, да? Чем? Неприятности с мужем?
Я подтвердила его догадку и рассказала о своих горестях. Он вдохнул в меня бодрость и придал сил, сказав:
— Если он вам нужен, он вернется. Дайте ему только время. Побольше времени. А когда вернется, не упрекайте.
Я ответила, что не верю в его возвращение: не такой он человек.
— Да, есть и такие, — ответил он, а потом, улыбнувшись, добавил: — Но большинство из нас возвращаются, поверьте мне. Я сам уходил из семьи и вернулся. Однако, в любом случае, как бы ни обернулась жизнь, примите ее такой, какова она есть, и живите дальше. Вы сильный и мужественный человек. У вас в жизни все получится.
Дорогой папочка. Я так ему обязана. Как он умел сострадать людским болезням и горестям! Когда пять или шесть лет спустя его не стало, я ощутила геречь утраты одного из самых дорогих друзей.