Автобиография
Шрифт:
— Ничего, не беспокойтесь, — раздраженно ответил мистер Р., — ничего-ничего, — и ласково обнял меня за плечи. Он чересчур увлекался такой манерой обращения — то обнимет за плечи, то похлопает по спинке, тронет за локоток, а то и коснется щеки. Я не могла резко протестовать, потому что должна была учиться у него, но старалась держаться как можно более холодно и обыкновенно делала так, чтобы во время занятий присутствовал еще кто-нибудь из фармацевтов.
Странным он был человеком, доктор Р. Однажды, может быть, стараясь произвести на меня впечатление, вытащил из кармана комочек темного цвета и показал мне его со словами:
— Знаете, что это такое?
— Нет, — ответила я.
— Это кураре, —
Я ответила, что в книгах читала о кураре.
— Интересная штука, — сказал доктор, — очень интересная. Если он попадает в рот, то не приносит никакого вреда. Но стоит ему проникнуть в кровь — вызывает мгновенный паралич и смерть. Именно им отравляли стрелы. А вы знаете, почему я ношу его в кармане?
— Нет, — ответила я, — не имею ни малейшего представления. «Вот уж глупость», — подумала я про себя, но удержалась и ничего не добавила.
— Что ж, — сказал он задумчиво, — наверное, дело в том, что это дает мне ощущение силы.
Тогда я взглянула на него. Это был маленький смешной круглый человечек, похожий на малиновку, с крошечным красным лицом. В данный момент он просто лучился чувством детского восторга.
Вскоре после этого мое обучение закончилось, но я часто думала потом о мистере Р. Он поразил меня и, несмотря на вид херувима, показался весьма опасным человеком. Он застрял в моей памяти надолго и оставался со мной до того момента, когда у меня в голове созрел замысел книги «Конь бледный». А было это через пятьдесят лет.
Глава третья
Работая в аптеке, я впервые начала задумываться о том, чтобы написать детективный роман; я не забывала о нем с того достопамятного спора, который возник между мною и Мэдж, и условия, в которых я оказалась на новой работе, как нельзя более способствовали осуществлению моего желания. В отличие от ухода за больными в бытность мою медицинской сестрой, когда я была занята постоянно, работа в аптеке носила шквальный характер: буря сменялась полным затишьем. Иногда я бездельничала в одиночестве всю вторую половину дня. Убедившись, что все заказанные лекарства готовы и лежат в соответствующих шкафах, я получала полную свободу делать все, что угодно, важно было лишь оставаться на рабочем месте.
Мне предстояло решить, на каком типе детективной интриги остановиться. Может быть, потому что меня со всех сторон окружали яды, я выбрала смерть в результате отравления. Мне показалось, что в таком сюжете заложены неисчерпаемые возможности. Прикинула эту идею и так и этак и нашла ее плодотворной. Потом я стала выбирать героев драмы. Кто будет отравлен? И кто отравит его или ее? Когда? Где? Как? Почему? И все прочее. Из-за способа, которым совершается убийство, я представляю его себе как intime, — так сказать, внутрисемейное. Разумеется, нужен детектив. В то время я полностью находилась под влиянием Шерлока Холмса — сыщиков я представляла себе именно так.
Каким же быть моему детективу? Ведь нельзя, чтобы он походил на Шерлока Холмса, надо придумать собственного и к нему приставить друга, чтобы он оттенял достоинства сыщика (вроде козла отпущения), — это как раз не очень трудно. Дальше. Кого убивать? Муж убивает жену — самый распространенный вид убийства. Конечно, можно придумать невероятный мотив преступления, но это неубедительно с художественной точки зрения.
Самое главное в хорошей детективной интриге состоит в том, что с самого начала ясно, кто убийца; однако по ходу дела выясняется, что это не так уж очевидно и что, скорее всего, подозреваемый невиновен; хотя на самом деле все-таки именно он совершил преступление. Тут я окончательно запуталась и встала из-за стола, чтобы приготовить еще парочку бутылочек гипохлорида и освободить себе завтрашний день.
Некоторое время я продолжала
И как будто специально на следующий же день, в трамвае, я увидела именно то, что хотела: человек с черной бородой по соседству с весьма пожилой леди, стрекотавшей как сорока. Не думаю, чтобы мне подошла она, но он — лучше не придумаешь! А позади них сидела полная энергичная дама, громким голосом рассуждавшая о луковицах для весенней посадки. Ее внешность тоже понравилась мне. Может быть, это как раз то, что мне нужно? Я наблюдала за всей троицей, пока они не вышли из трамвая, и, ни на секунду не переставая думать о них, шла по Бартон-роуд, бормоча себе под нос, точь-в-точь как во времена Котят.
Вскоре будущие образы предстали передо мной как живые. Среди них оказалась полная женщина — я знала даже, как ее зовут, — Эвелин. Скорее всего, бедная родственница, жена садовника, компаньонка, — может быть, экономка? Короче говоря, с ней все ясно — беру ее. А вот чернобородый мужчина, о котором я по-прежнему мало знала, разве то, что у него черная борода… этого, может быть, и недостаточно… или как раз достаточно? Да, может быть, и достаточно, ведь читатель увидит его со стороны и, следовательно, увидит только то, что он хочет показать, — а не то, что он есть на самом деле: это уже само по себе дает ключ. Старая женщина будет убита не из-за своего характера, а из-за денег, так что подробности о ней не столь уж важны. Теперь я быстро стала вводить все новых и новых персонажей. Сына? Дочь? Может быть, племянника? Подозреваемых должно быть как можно больше. Семья постепенно прорисовывалась. Я оставила ее и начала размышлять о детективе.
Каким быть моему детективу? Я перебрала всех сыщиков, знакомых мне из книг. Конечно, несравненный Шерлок Холмс — с ним тягаться не пристало. Потом Арсен Люпен — преступник или сыщик? В любом случае, он не в моем духе. Оставался еще молодой журналист из «Тайны желтой комнаты» — Рулетабиль — такого мне хотелось бы сочинить; кого-нибудь нового, какого еще не бывало. Что же мне делать? Может быть, студент? Слишком трудно. Ученый? Но что я знаю об ученых? Потом я вспомнила о наших бельгийских беженцах. В торском приходе была целая колония бельгийских беженцев. Вначале всех просто захлестнула волна сострадания и любви к ним. Им обставляли дома, улучшая условия жизни, делая все возможное, чтобы облегчить их существование. Позже возникла типичная реакция, когда показалось, что бельгийцы недостаточно благодарны за все, что для них делали, и без конца жалуются. Никому не приходило в голову, как неуютно этим бедным людям, оказавшимся в чужой стране, где почти никто не говорил на их языке. В подавляющем большинстве они представляли собой недоверчивых крестьян, которым меньше всего на свете хотелось оказаться приглашенными на чашку чая или чтобы нежданные гости свалились им на голову; они предпочитали, чтобы их оставили в покое, предоставили самим себе: хотели накопить денег и устроить садик соответственно своим вкусам и традициям.