Автограф президента (сборник)
Шрифт:
…Вот и сейчас сигнал произвел необходимый эффект.
Все собаки, как по команде, умолкли, на крыльцо дома вышла женщина лет пятидесяти пяти, недоуменно оглядела окрестности и, заметив над забором мою голову, настороженно спросила:
— Что нужно-то?
— Семенкин Степан Прохорович здесь живет? — осведомился я.
— Здесь, — ответила женщина, вытирая руки о фартук. — А вы по какому делу к нему? Если за картошкой, то мы уже всю продали.
— Нет, я не за картошкой. Я из Комитета госбезопасности.
Мои слова произвели нужное впечатление: женщина
— Я сейчас, сейчас…
Впустив меня во двор, она снова закрыла калитку и пошла впереди по сделанной из битого кирпича дорожке.
— Он там, за домом, — объяснила она мне, — с соседом дрова пилит на зиму. Одному ему трудно, он ведь инвалид войны, руки у него нет, вот и попросил соседа помочь…
Все это она говорила каким-то извиняющимся тоном, словно было нечто предосудительное в том, что один человек попросил другого помочь ему по хозяйству, а инвалидность как-то оправдывала просьбу ее мужа.
В полутора метрах от дорожки, ведущей на противоположную половину приусадебного участка, металась на цепи здоровенная псина. Хозяйка прикрикнула на нее, и собака, пытавшаяся, видимо, взять реванш за пережитое после дяди Гениного сигнала потрясение, виновато поджав хвост, попятилась к конуре и продолжала рычать оттуда.
— Да вы проходите, не бойтесь, — успокоила меня хозяйка, — она не достанет.
Поверив хозяйке на слово, я безбоязненно прошел по дорожке мимо добротного, на кирпичном основании сруба, в котором было не меньше трех комнат, не считая всяких подсобных помещений, и, оказавшись на заднем дворе, увидел двух мужчин, пиливших у дровяного сарая старые шпалы.
Возле них вертелся мальчишка дошкольного возраста, который, пыхтя от усердия, оттаскивал уже распиленные шпалы к сараю.
Мой приход отвлек мужчин от работы. Один из них (судя по пустому рукаву телогрейки, это и был Семенкин) отпустил пилу и, разогнувшись наблюдал, как я пробираюсь между перекопанными картофельными грядками. Его сосед, по всем признакам отставной офицер, тоже распрямился и поглядывал то на меня, то на Семенкина.
— Бог в помощь, — подойдя к ним, сказал я первое, что пришло мне на ум, и затем обратился к Семеннику: — Степан Прохорович, прошу извинить меня за то, что приходится отрывать вас от работы, но мне нужно с вами поговорить.
— Говорите, раз нужно, — не слишком дружелюбно ответил Семенкин. Как мне показалось, он не очень удивился визиту незнакомого человека. Впрочем, если учесть систематически проводившиеся в то время по приусадебным участкам всевозможные проверки со стороны работников поселковых советов, фининспекторов, милиционеров в форме и в штатском, то в моем визите и в самом деле не было для него ничего необычного.
Перехватив мой взгляд в сторону его напарника по распиловке добытых где-то шпал, означавший, что я хотел бы разговаривать с ним наедине, Семенкин, предпочитавший, видимо, общаться с представителями власти (а по моему внешнему виду и несколько бесцеремонному появлению он, очевидно, сразу признал
— Это мой сосед, фронтовик, подполковник в отставке, так что…
— У меня к вам личный разговор, — многозначительно сказал я.
— Личный, говорите? — окинул меня Семенкин внимательным взглядом. — А сами-то вы кто будете?
— Я сотрудник областного управления КГБ, — скромно представился я и полез в нагрудный карман. — Вот мое удостоверение.
Как и большинство бывших сотрудников органов, в подобных ситуациях доверяющих больше своему личному впечатлению, чем документу, Семенкин, удостоив мое удостоверение мимолетного взгляда, еще раз осмотрел меня с головы до ног и, по каким-то только ему известным признакам убедившись, что я действительно тот, за кого себя выдаю, сказал:
— А, теперь понятно! Ванек, — окликнул он мальчишку, — беги-ка к бабуле, узнай, скоро ли обед будет готов.
Отправив с заданием одного нежеланного свидетеля, он обернулся к соседу:
— Ну что, Петрович, раз такое дело, давай перекурим, пока я с молодым человеком потолкую.
Сосед снял форменную фуражку с черным околышем, вытер ладонью пот с лысеющей головы, потом протянул Семенкину пачку «Беломора».
Семенкин достал из пачки папиросу, прикурил ее от зажженной отставным подполковником спички.
— Вам не предлагаю, — сказал мне сосед. — Вы, поди, сигареты предпочитаете?
— Я вообще не курю, — ответил я.
— Ну ладно, — сказал сосед, — вы тут беседуйте, а я пока схожу к себе, посмотрю, как там да чего. Крикнешь мне, — обратился он к Семенкину, — как закончите…
Когда Петрович ушел и мы остались одни, Семенкин спросил:
— Ну что, пойдем в дом или здесь покурим?
Обстановка вполне располагала для интимной беседы, и я принял второе предложение:
— Можно и здесь.
Тогда Семенкин сел на шпалу, глубоко затянулся и указал мне на такую же шпалу, лежавшую рядом:
— Садитесь, коли не боитесь испачкаться. А то мешок постелите.
— Спасибо, — ответил я и, выбрав место почище, сел на предложенное мне место.
— Так о чем будем говорить? — настороженно спросил Семенкин.
— Мне необходимо задать вам несколько вопросов, относящихся к событиям тридцать седьмого года, — как можно безразличнее, не акцентируя его внимание ни на слове «события», ни на времени, к которому они относятся, ответил я.
Но моя уловка не удалась.
— Что же это, значит, допрос будет? — недобро посмотрел на меня Семенкин.
— Нет, пока это будет только частная беседа, — вспомнил я совет Осипова. — Но если окажется, что вы располагаете интересующими нас сведениями, мы вас допросим официально, как свидетеля.
— Говорите, беседа? — переспросил Семенкин. — В таком случае, если я не захочу, то могу не отвечать на ваши вопросы?
«Ах ты, „законник“, — с неприязнью подумал я. — Не забыл, выходит, еще уголовно-процессуальный кодекс? Или почитываешь на досуге на всякий случай, чтобы знать, как отвертеться от нежелательных для себя разговоров?»