Автохтоны
Шрифт:
– Пална, – сказал вахтер глубоким театральным голосом, – твои подозрения неправомерны. Он просто заблудился. В нашем театре легко заблудиться, да, сударь?
Телефон в кармане зазвонил опять, он вроде и собирался поставить его на «Mute», просто так, на всякий случай, но забыл.
– Да?
– Это Валек. Таксист. Жду у подъезда. В смысле, у парадного входа. Вы там еще долго? А то все разошлись уже.
– Да, – сказал он, – спасибо. Сейчас выхожу. Прошу прощения. – И двинулся в сторону вахтера, держа мобилу в руке, и вахтер отступил вбок, освобождая дорогу. От вахтера
Пустые глазницы Драмы и Комедии проводили его с печальной укоризной. Такси стояло у кромки тротуара, зловещая лысина Валека оптимистично отблескивала в свете фонарей.
– Что можно делать так долго в театре? – укоризненно спросил Валек, – на что тут смотреть? Необарокко, и притом позднее. Куда теперь?
– Домой! – сказал он с облегчением.
В такси пахло Валеком. И бензином. Валеком – сильнее. Уже когда Валек заложил лихой круг, он спохватился.
– Я хотел сказать, в «Пионер». Это который на…
– Я знаю, куда ехать.
– Все всё знают, – колотящееся сердце постепенно успокаивалось. Чего он испугался, в самом деле? Старухи-уборщицы? Вахтера? – А кто вообще вас вызвал?
– Вы. – Уличные огни бежали по лицу Валека, снизу вверх, снизу вверх… – Сказали, что задерживаетесь в театре и чтобы я ждал у подъезда. Я ждал, потом на всякий случай отзвонил.
– Да, – сказал он, – конечно.
Валек ехал очень аккуратно, потому что по мостовой тоже гуляли люди, которые не умещались на узких тротуарах, словно бы вываливающееся из квашни тесто. Девушка в белом беретике и белой шубке наклонилась и постучала в мокрое боковое стекло, просто так, от избытка радости.
– Вон тот дом видите? С белым барельефом? Женское лицо? Когда идет дождь…
– Она плачет. Она тут, похоже, часто плачет, вон какие потеки.
– А вон там…
– Дом черной вдовы? Хватит, Валек. Расскажите лучше про могилу Валевской.
– Ну… утром, после похорон, – охотно сказал Валек, – пришли поклонники… а земля разрыта, и крышка гроба… Памятника не было еще. Поднялся шум, прибежало кладбищенское начальство. Милиция. НКВД. Все оцепили, поклонников отогнали. Потом, вроде бы, уверяли, что ее просто выбросили из гроба, что тело было там же, в могиле.
– Вандалы?
– Возможно. Это тоже своего рода традиция. Осквернять могилы. Мрамор он мягкий и к тому же белый. Большой соблазн писать всякие гадости. Быть может, и правда ограбление. Она завещала похоронить себя в бриллиантовом колье. У нас на кладбище, можно сказать, жизнь кипит. Про руку художника знаете? Это очень интересно… Американский король поп-арта, этот, который Супермена на Голгофе рисовал, на самом деле был местный уроженец, эмигрировал в Штаты в двадцатых и завещал…
– Не знаю и знать не хочу, – твердо сказал он.
– Честное слово, про Костжевского будет не так интересно, – с сожалением сказал Валек.
Луны не было, и это было странно. Должна быть луна. Большая, круглая, в самом зените синего купола, не небесное тело, но отверстие в куполе,
Он вздрогнул и проснулся.
Горло саднило, он сглотнул. Полегчало.
Мне снится чей-то чужой сон, сказал он себе, мне все время снится чей-то чужой сон.
Гигант на холме заглядывал в окно, и два красных огня его расплывались в мутные малиновые шары, потому что стекло снаружи было в потеках воды.
Запеканка была с черникой. Ягоды темнели в нежной бледной толще.
Ветер бросил в стекло снежный заряд. Переваливаясь, точно утка, проехал фургончик с рекламой молочных продуктов. Взлетели жалюзи в сувенирном магазинчике напротив. Наверное, там сплошные колокольчики. Все собирают колокольчики. И магнитики на холодильник.
– Китайская дешевка. Есть и местные, но все равно халтура. Турист купит и уедет, зачем делать качественно?
– Вы читаете мои мысли? – сухо спросил он.
– Что вы! Просто вы посмотрели в окно, а там как раз Кася убирала жалюзи.
– А почему запеканка каждый раз разная?
– Чтобы посетители не думали, что мы им подаем вчерашнюю, – пояснила она.
На обложке брюнет обнимал блондинку. Вчера, кажется, было наоборот.
Кто готовит эту запеканку? Она? Каждое утро возится у плиты? Или кто-то еще, другая женщина, в грязно-белом халате, с красными, распаренными руками?
Она вновь уткнулась в книгу. Наверное, что-то вроде «Нет! – воскликнула она, ладонями отталкивая от себя Ральфа и ощущая жар, который испускало его могучее тело. Однако ее плоть имела на этот счет другое мнение, распускаясь как цветок в жгучих лучах тропического солнца. Вся ее прошлая жизнь…». Такие книжки выпекают, как блины. Как запеканку. Черника, или, там, цукаты, или лимонная цедра, но основа-то одна и та же…
А ведь они с Яниной словно два полюса женственности, одна переменчивая, ртутная, зацикленная на себе, другая – домашняя, простоватая, уютная, сосредоточенная на собеседнике. Если бы пришлось выбирать, он все-таки предпочел бы Янину. С ней по крайней мере не соскучишься.
Он торопливо расплатился и вышел, пока она не угадала, о чем он думает.
– Будете брать?
В трещинах стены поселился мох, а в известняковых порах – сине-зеленые водоросли. Он зачем-то дотронулся до камня – на пальцах осталась влага и зеленоватая слизь.
– Да. Сколько я вам должен?
Бумага была желтой и крохкой, как программки Шпета. Обложка упрятана в прозрачный пластик.
Человек-цыпленок назвал цену.
– Ничего себе, – сказал он.