Автоликбез
Шрифт:
Едем к дорожному начальству Ялты за разрешением выдолбить посреди асфальта яму для оператора, чтобы машина для большего эффекта над ним пролетела, — не разрешают, гады. Тогда ставим примерно в месте приземления бетонное колодезное кольцо, в котором запрячется Саша-оператор. Всем ясно, что летящая под сотню тонна (вес машины) в случае просчета в траектории или сильного бокового порыва ветра смахнет это кольцо, как спичечный коробок, но другого выхода нет, и все молчат.
Поскольку в момент отрыва машины от дороги места приземления не видно, оно внизу, за переломом, то Голубев чертит мелом линию по центру асфальта, по которой я
Вдруг художник фильма решает, что шоссейное полотно слишком серое и для большего цветового эффекта его следует выкрасить в черный цвет. В день съемок милиция с раннего утра перекрывает дорогу, и маляры с краскопультами, заряженными черной гуашью, принимаются за дело.
Но я всего этого не вижу, потому что занят последними приготовлениями двух автомобилей: разгружаю их максимально, вынимаю задние сидения, запаску, инструмент, подгоняю под себя специальные гоночные ремни «Пилот» с охватом тела крест-накрест, сливаю из баков весь бензин и заливаю всего по пять литров «экстры». Подвески у машин уже усилены: на рычаги приварены дополнительные отбойники, стоят более мощные пружины и амортизаторы, в рессоры добавлено по одному листу — спасибо тем самым коллегам-испытателям, что оказались в Ялте, без их рук и запчастей мы бы пропали.
В течение всего этого процесса меня мучит лишь одна мысль: кусок дороги непосредственно перед трамплином слишком извилист для того, чтобы разогнаться на нем от души. Да к тому же в одном месте его пересекает ручей, а те, кто ездил в Крыму, знают — мокрый крымский асфальт подобен мылу.
Ну вот, вроде все готово. Оживает режиссерский мегафон: «Приготовиться к съемке! Все — на места!»
Мама родная! Только теперь я замечаю в полном объеме все то, что съехалось и сбежалось сюда ради нескольких моих прыжков: «скорая помощь», пожарка, две машины ГАИ с матюгальниками, десятка два инспекторов, оцепивших двухсотметровый кусок дороги со всех сторон, а зевак, зрителей, пляжников — облепили все окрестные камни и выступы! И все смотрят на меня и боже, как восторженно смотрят — две модельного вида девахи в купальниках так просто меня облизали и уже пожирают взглядами. «Ребята, все вы меня еще вчера не заметили бы ни на пляже, ни в городе! — кричу я им мысленно. — Закройте рты, не каскадер я, а случайно сюда попал, все это должно достаться Витьке, а не мне!..»
Сажусь в синенький дохленький «Москвичок», еду на старт, где милиционеры, вытянувшиеся от трамплина цепочкой, должны передать взмахом руки команду режиссера: «Мотор!».
Еще мгновение — ревет двигатель, мой «сигнальщик» поднимает руку, и машина бросается вперед!
Бросается... Какой «тупой» двигатель! За секунды разгона он выматывает мне всю душу и расстраивает так, что на трамплине я даже не смотрю на спидометр — одна досада. Приземление — довольно деликатный удар о дорогу и небольшой кусок ее для торможения.
Останавливаюсь, отстегиваю ремни, ступаю дрожащими, слабыми от возбуждения ногами по асфальту.
— Ну как? — раздается громовой голос Голубева. Он спрашивает через «матюгальник» гаишной «Волги».
Расстроенно машу рукой. Подходит:
— Что случилось?
— Мотор барахло, еле коптит. Ну что это за прыжок!
— Нормально, больше не надо. Какая скорость
— Что-то около семидесяти...
— Больше — запрещаю. Понял? — Я так смотрю на него, что гороподобный каратист Голубев смягчается: — Ну восемьдесят — это предел.
Дело в том, что на его машине, которая пойдет следующей, мотор — зверь, это меня согревает, а его тревожит.
— Приготовиться ко второму дублю! — орет мегафон. Злой еду на старт и думаю: вторую передачу я, конечно, недокрутил, да и поздно на нее переключился. И запас дороги для разгона весь не использовал.
— Старт! — я бросаю сцепление.
Педаль газа в пол, и все внимание на звуке мотора: когда же он, наконец, достигнет своей самой высокой ноты!
Вторая, газ в пол, но кажется, что скорость нарастает слишком медленно: шестьдесят... семьдесят... восемьдесят — трамплин! — и машина в воздухе!
Первая доля секунды — над капотом голубое небо. Странная тишина. Вторая доля секунды — сверкающее море. Это перед машины с двигателем перевешивает, и машина наклоняется вниз. Удивительное ощущение ненужности, беспомощности руля, всех ручек и педалей.
Третья доля секунды — коричневые холмы, лента шоссе, машины и люди... удар! Верещат тормозящие баллоны. Стоп.
На этот раз мне говорят, что прыжок получился хороший, около десяти метров. Это значит — полсекунды полета, всего полсекунды в воздухе.
После второго дубля исчезает в тучах солнце и, по всей видимости, надолго — большой перерыв. Откуда их нагнало, ведь только что не было ни одной. Я смотрю на часы и не верю своим глазам: четыре! Оглядываюсь — все устали. Режиссер в сторонке пьет кефир. Оператор Саша чешет бороду и досадливо поглядывает на небо. Директор нервно кружит вокруг своей готовой к старту машины. Остальные разбредаются кто куда. Сажусь на теплый камень. Устал.
Ветер налетает с холмов. Море почернело, вспухло, как закипающее варенье. Уже глубокая осень и скоро домой. Почти все отснято, и я стану им не нужен. Месяца три все они еще будут жить этим фильмом. Потом премьера, аплодисменты, по одной гвоздичке каждому — и все разбредутся по другим картинам. А там — другие люди, другие экспедиции, и так всю жизнь.
Странная жизнь, ее сподручней измерять не годами, а фильмами. И это не мера «длины» — мера «веса». Вероятно, она нужна каждому. А чем я меряю свою жизнь?
Но додумать мне не дают.
— Солнце! — вскакивает оператор, хотя солнца нет.
— Где? — задираются наши головы.
— Сейчас будет! — С удивительной ловкостью он вскарабкивается внутрь бетонного кольца. Оживает мегафон режиссера.
Виталий стоит рядом со мной, вглядывается мне в глаза, словно гипнотизирует:
— Восемьдесят. Только восемьдесят. И только один дубль. Второго не будет. Понял?
Я киваю и думаю, что с этой информацией он погорячился — именно поэтому надо выкрутить из его машины все.
— Слушай... — это Саша, оператор. Он дождался, когда директор уйдет, и шепчет: — Далековато от камеры приземляешься. Нет иллюзии полета машины на зрителя.
— Так линия же... — отвечаю я, показывая глазами на меловую черту на асфальте.
— Ну немножко, ну чуть-чуть поближе, а?
Саша-оператор мне нравится. Он дарит мне кадрики отбракованных дублей, которые я с удовольствием разглядываю вечерами в стереоскоп. Мне хочется сделать ему приятное, тем более что это совпадает с моими представлениями об искусстве: оно требует жертв.