Автономный рейд
Шрифт:
— Значит, захваченную женщину привезли сюда? — еще чего-то выжидая, спросил я у Катковой № 1.
— Нет.
— Что нет?
— Нет. Ее еще не привезли.
— Почему вы так думаете?
— Потому что нет «рафика», на котором ее должны привезти.
Ай да умница. В ступоре-то она в ступоре, а как четко все замечает.
— А куда ее привезут? К каким дверям? Она показала мне люк, который предназначен для спуска продуктов в подвал. Я отвел присвоенную «тойоту» в дальний темный угол, глянул назад: водила лежал все так же бесчувственно. Я вылез наружу, огляделся по сторонам, постучал по ледяному багажнику:
— Если будешь вести себя тихо,
Наврал, конечно. И, не обращая внимания на глухо доносящиеся вопли о враче и холоде, открыл правую дверцу и попросил Зою Матвеевну:
— Извините, мне нужно вас связать. Повернитесь ко мне спиной и сложите руки на пояснице.
Она тут же повиновалась. Сковав ее трофейными наручниками, я завязал ей рот ее же шарфиком и уложил между сиденьями. А потом, подняв воротник своего «подросткового» кожушка и надвинув на нос кепчонку, прислонился к стене рядом с люком, предварительно убедившись, что его створки не заперты.
Ждать пришлось минут двадцать. Видимо, умыкнув При, похитители крутились по городу, заметая следы и проверяясь на предмет слежки. Когда «рафик», обведя светом фар стоявшие по периметру дома, подкатил к люку, я как бы нехотя нагнулся и откинул створки. Сначала левую, потом правую, ближнюю к сдвижной пассажирской дверце микроавтобуса. Водитель счел мою помощь само собой разумеющийся, а вот тот, кто выволакивал почему-то хихикающую При из салона, насторожился:
— А ты кто такой?
И я, только уже дважды нажав на курок, вспомнил, что это именно он прыскал в лицо При ослепляющим и затыкающим рот «кремом». Не случайно подсознание выбрало в качестве первой мишени именно его. Тут же направив ствол на водителя, я велел ему негромко, но резко:
— Вылезай! Хочешь жить — давай без подвигов! Руки подними. Иди сюда.
Пока раненый громко матерился, нянча простреленный локоть, я целился в живот подошедшему водителю. Вообще-то надо кончать пользоваться чужими пушками без пристрелки. Вон ведь как — хотел попасть в плечо, а попал в локоть. И то со второго раза. Эдак и погореть можно.
— О-оле-е-жек? Ты-ы? — идиотски, будто спьяну, улыбалась, пошатываясь, При. — А они меня укололи, мер-рзавцы!
Картину она собой являла ужасную. Перекособоченная, с ошметками ярко-алого «крема» на лице, со скованными наручниками руками, с идиотической усмешкой. Самое малое, чем я мог отплатить ее похитителям, это угостить их тем же кремом и тем же уколом. Что я и сделал. Потом опять закрыл люк в подвал, чтобы не вызывать раньше времени тревогу, и за локоть потащил При к «тойоте». Снять с нее наручники я не рискнул: мало ли что она выкинет в таком состоянии. А бить я ее не смогу.
Мужик в багажнике успел капитально окоченеть и, когда я вываливал его на снег, даже не матерился. Но — дышал. Потом я выволок на снег мычащего водилу. Не всегда, но часто случается, что именно такие приключения помогают «пацанам» явственнее понять: нынешний их путь — не лучший из возможных. В погонях, арестах и прочих разных стычках есть некий кураж, который опьяняет, мешая думать трезво. А вот когда, например, лежишь, запертый в багажнике, на двадцатиградусном морозе, не зная, чего ждать: то ли пули в затылок на какой-нибудь свалке, то ли тихого конца от окоченения... Человеку в такие минуты свойственно молиться: «Если обойдется на сей раз, то я — никогда больше. Только спаси. Боже!»
Иногда после этого люди действительно начинают думать головой. Что способствует.
Зою Матвеевну я тоже вытащил и, показав ей на пытавшегося встать окоченелого,
Особенно тот, у которого травма глаз. И еще есть один с ранением, в «рафике». Не знаю, как Каток привык поступать в таких случаях, но раз он их на похищение При подбил — пусть с ними и расхлебывается.
Принцессу мою, едва мы сели в машину, словно прорвало. То ли впрыснутый препарат оказался долгоиграющим, то ли сказывалось потрясение от нечаянного избавления. Она говорила, не умолкая, и я, хотя и нуждался как минимум в часе спокойных сосредоточенных размышлений, не в силах был ее утихомирить.
Да и не очень пытался, после того как, отъехав от «Глобуса» на пару улиц, мы остановились в некоем сумрачном дворе и минут двадцать исступленно целовались, как подростки после бутылки шампанского. Не зная, сколько нам осталось жить и какая это будет жизнь, я с нежным восторгом впитывал в себя ее губы, запах ее волос, тепло и роскошь сильного большого тела...
Оторваться я смог только тогда, когда сообразил, исцеловывая прекрасно-атласные груди: еще немного, и я либо лопну, либо разложу ее, сорвав одежду, прямо тут, в иномарке, посреди вечернего города, на глазах у выгуливающих собак окрестных жителей.
Кисловатые рвотные запахи в чужой машине мешали целиком сосредоточиться на любимом существе. Ненароком напомнив, что Каток мог ведь и погоню за нами отрядить, рассудительность взяла свое — и мысль о том, что машину и нас в ней уже ищут жаждущие реванша бандюги, слегка меня отрезвила. Маленько грызло душу то, что я дал волю эмоциям и походя искалечил двух человек. Впрочем, сейчас любая пара глаз или рук, на которую стало меньше у противника, — мой плюс. Вот так себя оправдывая, я рулил.
При болтала, и мы ехали.
Она то смеясь, то плача сообщала, как истосковалась по мне и по моей нежности; как пусто и одиноко ей, когда она не видит меня рядом, когда не уверена, что я помню о ней; как ненавидит мою слабость к любой юбке, хозяйка которой согласна раздвинуть передо мной ноги; как жалеет, что чуть раньше, в подвале у Катка, у нее не было под рукой пистолета, чтобы отстрелить мне именно то, что я сую куда ни попадя; что ей совершенно плевать, с кем я спал, сплю и буду спать, лишь бы я был жив и счастлив; что она и без пистолета обойдется и, как только выдастся минутка, просто отгрызет мне то, что любит, включая нос и уши...
Еще ее переполняли восторги по поводу Катка и влюбленных в него до беспамятства обеих жен, у которых великолепные улыбки и чудесные, все понимающие глаза. С обожанием вспоминала она и генерала Ноплейко, который правильно предупреждал ее о моей доверчивости ко всем шлюхам на свете и которому она немедленно должна сообщить, что с нами обоими все в порядке, потому что именно он, Ноплейко, пошел бы на хрен со своими подлыми дилетантскими штучками по химической обработке сотрудников...
Только минут за десять до того места в Новогирееве, где я планировал оставить машину, ее сморила реакция на препарат, который ей вкололи похитители, и моя ненаглядная При замолчала, уронив мне на плечо свою пшеничную гриву. Мы с ней слишком бросались в глаза и хорошо запоминались, чтобы пользоваться частниками. Так что пришлось, бросив «тойоту», тут же угонять другую машину. Я отвез свою радость в тайник возле «Кутузовской», оставил там, а потом отогнал угнанное авто на место... В общем, лечь к ней в постель я смог лишь под утро, вымотанный до такой степени, что вырубился, едва прижав голову к ее груди. Одетой, между прочим.