Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег
Шрифт:
“Причем, — выразительно заметил Серго, — положение Эдмунда Даниловича еще хуже, чем у нас с тобой, потому что мы знаем, кто мы такие, а он даже не догадывается о том, что без Сурата его жизнь не могла бы существовать даже в таком неприглядном виде — полная заблуждений и иллюзий…”
Все это звучало, как полный бред, но, по воле Эдмунда Даниловича, Юра воспринял все совершенно нормально (Эдмунд Данилович так и написал: “…в сердце своем Юра почувствовал истинность слов Серго…”) и лишь спросил: “А сам Сурат — настоящий или такой же вымышленный персонаж, как и мы?”, на что Серго, со свойственной ему прямотой, ответил: “То ли Эдмунд Данилович сам не знает ответа на этот вопрос, то ли он решил создать меня таким, чтобы я этого не знал. Но, как бы то ни было, если допустить твою гипотезу о
После этого Эдмунд Данилович хотел написать, что у Юры произошла остановка внутреннего диалога, но, поскольку Эдмунд Данилович не может действовать наперекор моим замыслам, он этого не написал и, более того, у него самого, а не у Юры, отключился внутренний диалог, после чего он заболел странной болезнью — три дня ничего не говорил, не писал и не читал, а только смеялся.
Юра же пошел домой, где ждала его раскаявшаяся жена, которая прогнала коварную юрину любовницу на все четыре стороны, чтобы не отравлять Юре жизнь. И Юра понял — это потому, что она воспринимает его всерьез, считая, что он настоящий.
Потом домой пришел сын, которого исключили из его партии за то, что Юра оказался евреем, и закатил скандал, проклиная как свое еврейство, так и дураков-однопартийцев. И Юре было понятно, почему сын все воспринимает так близко к сердцу.
В конце концов, из больницы вернулась дочка и в истерике поздравила всех с тем, что она на втором месяце беременности неизвестно от кого. И Юра видел, почему она так переживает, ведь она абсолютно уверена, что все это — настоящее. Потом он подумал, что жизнь продолжается независимо от того, насколько она нереальна, и что у него совершенно нет свободы — ни в мыслях, ни в поступках, и что даже эта мысль ему в голову пришла не сама, а ее вложил туда Эдмунд Данилович по замыслу Сурата, который и сам не знает, кто или что руководит его поступками, но догадывается, что точно не он.
И вся Юрина семья недоуменно притихла, потому что неожиданно он принялся хохотать, совсем как Эдмунд Данилович недавно, тыча в них пальцем и утирая выступающие от смеха слезы. “Ты чего?!” — спросила Юру изумленная жена, но ответить ей он ничего не успел, потому что Эдмунд Данилович внезапно решил отложить написание романа до лучших времен и поехать дикарями в Крым — с женой, сыном, невесткой и внуками, которые очень удивились такому решению, и Эдмунду Даниловичу пришлось им смущенно объяснить, что решения здесь принимает не он.
12. Чего не сделаешь ради любимой
Хатха-ежику было не больше шестнадцати лет, когда он впервые пережил свою непосредственную связь с Богом. Он даже паспорт получить не успел. Бог внятно объяснил хатха-ежику, что они с ним представляют собой единое целое и чтобы хатха-ежик больше не морочил себе голову всякой ерундой.
“Ты под ерундой что имеешь в виду?” — на всякий случай спросил хатха-ежик и Бог ответил: “Да все, что угодно!”
Этот случай весьма расстроил хатха-ежика, потому что у него были на этот счет свои планы, выстроенные с такой тщательностью и аккуратностью, что любо-дорого посмотреть. Помимо всего прочего, он планировал практиковать практики и медитировать медитации лет этак до тридцати, чтобы потом неожиданно просветлеть и прожить остаток жизни, стуча палкой по горбам тупых, но преданных учеников. Теперь же он просто-напросто растерялся. Ему всего шестнадцать лет, а уже финиш.
“Что же мне теперь делать-то?!” — озадаченно думал хатха-ежик, почесывая свою лысую кришнаитскую репу. Просветление оказалось настолько бесполезной штуковиной, что было очень сложно придумать, куда его можно приткнуть. Друзьям и родным о случившемся хатха-ежик предпочел не распространяться, чтобы не было проблем. Учиться запредельной мудрости к нему никто не шел, а учить народ по собственной инициативе ему как-то в голову не приходило, потому что он не мог себе представить, кому это может быть нужно. Хатха-ежик видел, что все его бывшие кореша-медитаторы и остальные знакомые бхагаваты занимаются эзотерической петрушкой только потому,
В армии хатха-ежик не столько служил, сколько удивлялся. Самое первое, что его удивило, была крепость его черепной коробки, об которую гнулись алюминиевые фляги и ломались табуретки. Первые полгода службы состояние легкого сотрясения мозга не покидало хатха-ежика и постепенно он даже привык. Все, кто его видел, начинали догадываться, что он наркоман. А однажды его командир роты во время разговора с начальником караула о том, что “в армии такой бардак только потому, что всем все по хуй”, внезапно обернулся к хатха-ежику и спросил: “Ну, признайся, Ежов, тебе же все по хуй здесь, правда?”, на что хатха-ежик честно ответил: “Конечно товарищ капитан, мне все это по хуй”, после чего товарищ капитан сначала побледнел, потом покраснел, а потом обращаясь к старшему тревожному, процедил сквозь зубы: “Надеюсь, сержант, вы знаете, что делать с этим солдатом?” и старший тревожный, ответив так точно тов. капитан, после ухода капитана лениво прокомментировал случившееся: “Молодец, Ежов, так его и надо, потому что он — никто”, а хатха-ежик подумал, что это довольно странно, как такое говно, как их командир роты, может быть никем? “А я тогда кто?!” — изумился хатха-ежик.
Вернувшись из армии, он не стал искать работу, а стал собирать пустые бутылки, потому что оказалось, что вырученных денег хватает не только на хлеб, но и на масло. Он подружился с местными бомжами, которые вначале отпиздили его за то, что он собирает бутылки на чужой территории, но потом стали дружно уважать за невиданный доселе уровень похуизма, о котором хатха-ежик шепотом говорил: “Вообще-то, это просветление, только вы никому не говорите, ага?” В бомжах ему больше всего нравилось то, что они могут морочить себе все, что угодно, но только не голову.
Таким образом, хатха-ежик стал совершенно бесполезен для общества. Это могло продолжаться сколько угодно, если бы однажды он не встретил девушку по имени Инесса, которая работала на стройке маляром-штукатуром и была там весьма популярна под псевдонимом Толстая Мышь. Им не понадобилось времени для того, чтобы понять, что они являются двумя половинками одной души. Перво-наперво Инесса сообщила хатха-ежику все, что она думает о таком дегенерате, как он, а хатха-ежик заверил ее в ответ, что ему абсолютно по барабану, что она думает и думает ли она вообще, так как барышни ее нежного возраста редко обладают подобными способностями.
Когда Инесса узнала, что хатха-ежик, помимо всего прочего, еще и просветленный, она стала доставать его, чтобы он организовал свою секту, и не отъебалась, пока он не дал ей честное пионерское, что так и сделает, но не сейчас, конечно, а недельки через две, а лучше — через месяц или, что вообще уже хорошо, через полгода или год.
На первую лекцию хатха-ежика пришло довольно много народу с пухнущими от всякой дури мозгами, потому что на афишах, которые Инесса расклеила по всему их мухосранску, крупными буквами было начертано: “ХУЙ ВАМ, А НЕ ПРОСВЕТЛЕНИЕ!!!” Хатха-ежик в новых тапках вышел на сцену бывшего клуба юных техников и, поглядев на потолок, решил, что все-таки нужно что-нибудь сказать, а то неудобно получится.